Калигула или После нас хоть потоп

Памфила взвизгнула, рванулась в сторону, чтобы красное вино не испортило ее хитон. Фабий посмотрел на нее стеклянными глазами, с отвращением оттолкнул и перестал обращать на нее внимание. Но где теперь может быть та, другая? От винных паров мысли в голове путались! Ночь теперь на дворе, тьма клубится. Она так была не похожа на остальных! О чем говорили ее глаза? В них был упрек, и еще что-то в них было… Но почему они так светились? И с чего это она так уж сразу ощетинилась. Недотрога какая… Конечно, я грубо с ней обошелся, но ведь я ничего такого не думал…

Он вскочил и крикнул:

– Так хороший я человек или нет?

– Хороший! Великолепный! Ты самый лучший парень на свете, Фабий! – заорали ему в ответ.

– Самый лучший на свете! – голосил Скавр.

– Ганио! Вина! – приказал Фабий и запустил кружкой в светильник.

Попал он точно, так что черепки посыпались прямо к ногам хозяина.

Еле ворочая языком, Руф обратился к Лупу:

– Он уже пьян. Очень хорошо. О родине молчит. Никакой политики.

Ганио нахмурился и подбежал к Фабию, который уже хватался за следующую кружку.

– Ты что вытворяешь? Можно подумать, ты и здесь хозяин! Новости!

Будешь мне посуду колотить и светильники? Ты их покупал?

– Все размолочу! А ты меня еще и благодарить должен. Ты, бочка прокисшая! – горланил Фабий. – Да не будь меня и моих людей, никто бы в эту заплеванную дыру и не сунулся, понял? Только ради нас к тебе ходят!

Трактир одобрительно зашумел. Ганио, подзадориваемый давней ревностью, злорадно захихикал:

– Видали мы твою притягательную силу! Неотразим! Ха-ха-ха! Хвастун!

То-то она у тебя из-под носа упорхнула! Вот ты и злишься.

Ганио попал в точку. Самолюбие Фабия было задето, глаза его налились кровью. Одним прыжком он перемахнул через стол и налетел на трактирщика.

Тот мгновенно был прижат к земле. Все вскочили с мест, чтобы лучше видеть.

Давай, Фабий! Вот это веселье! Жмите, ребята!

Актер ухватил трактирщика за черные вихры, Ганио впился ногтями в лицо актера. Показалась кровь. Волюмния с душераздирающим криком бросилась разнимать дерущихся.

– Не тронь! Третий лишний! – раздались голоса.

Фабий так хватил трактирщика головой об пол, что все вокруг загудело.

Ганио взвыл от боли и отчаянно рванулся. Они катались по полу, опрокидывая лавки. Великолепным ударом актер разбил Ганио подбородок. Гости были в восторге.

– Macte habet![26] – театрально провозгласил Фабий и повернул кулак большим пальцем вниз. Ганио не мог подняться и только хрипел. Волюмния обтирала его уксусом.

Фабий встал. Тяжело дыша, смотрел он на свою работу. Со лба его капала кровь. Трактир рукоплескал. Били в ладоши и подвыпившие сыщики Луп и Руф; драка – это не политика.

– Мой сын Геркулес! – орал Скавр. – Его и на всех вас бы хватило, вы, олухи!

И, раскинув руки, он, шатаясь, потащился обнимать сына.

***

Этот вечер послужил удачным началом для целой вереницы буйств. Гулянье продолжалось три ночи, были драки, были девки, вино лилось рекой, катились по столу золотые, а на четвертый день в полдень проснулся Фабий на берегу Тибра. Как он там очутился, известно лишь одной Гекате, богине ночи! Рядом с ним храпел Скавр, а недалеко от них качалась на реке его лодка, уже четыре дня стоявшая без дела.

Глава 10

На алтаре перед фигурками пенатов и ларов в атрии стояла бронзовая чаша, напоминая по форме девичью грудь, поставленную на сосок. От фитилей, сплетенных из белого виссона, поднимался дым. И аромат. В масло мать добавила лаванду. Как когда-то. Белый благовонный дым. И в нем лица божеств, покровителей рода. Сколько столетий разделяют нас? Дерево от времени потрескалось, краски поблекли, рты растянулись в улыбку. Но старое божество – доброе божество.

Луций стоял между родителями, склонившись перед богами. Положил перед ними кусок пшеничного хлеба и поставил чашку молока. За возвращение. На счастье. У матроны Лепиды дрожали руки. Отец был олицетворением гордости.

Душистый дым щипал глаза, был пряным, одурманивал. Как когда-то.

Январское солнце брызнуло в атрий желтой струей, зазвенело искристо.

Влево от алтаря ларов стоял мраморный Сатурн, древний бог римлян-землепашцев, вправо – Веста, покровительница домашнего очага. Под потолком между строгими дорическими колоннами раскачивались в волнах теплого воздуха гирлянды свежей зелени. Зелень отражалась в желтом нубийском мраморе колонн и стен. Пятьдесят рабов два дня украшали дворец Куриона к приезду сына. В стене – это помнил Луций – с давних пор была трещинка. Еще мальчиком он любил засовывать в эту щель стебли трав, листочки или цветки. Взглянул сейчас и ахнул: из трещины выглядывает листик плюща! Он с благодарностью посмотрел на мать.

Из перистиля долетала музыка. Пой, флейта, пой, звучная лютня, о сладости родного очага.