Калигула или После нас хоть потоп

Вскоре показался дворец отца; он светился в ночи всеми своими огнями.

Сверху послышался шум, на него двигалась толпа рабов с факелами. И среди них Луций узнал отцовского вольноотпущенника Нигрина.

– Нигрин! – закричал он и вышел па дорогу.

Рабы застыли на месте, словно табун натренированных лошадей. Свет факелов упал на Луция.

– Мой господин! – воскликнул Нигрин. – Мы разыскиваем тебя по всему Риму. Слава богам, что ты идешь!

Луций вошел в атрий. У алтаря ларов стояли заплаканная мать и отец, бледный и мрачный, прислонившийся к колонне, оба окаменели от страха. Мать радостно вскрикнула.

Однако Луций бросился к отцу:

– У меня для тебя интересная новость, отец!

И прежде чем Сервий проронил слово, продолжал:

– Император решил, что сирийский легион не пойдет на север! Он останется в Риме! Это значит, что и я останусь в Риме!

Матрона Лепида обняла сына. Отец стоял не двигаясь, нахмуренный. Он был счастлив, что сын наконец дома, но голос его оставался холодным и строгим:

– Почему ты не пришел?

Луций с трудом выдавливал из себя слова:

– Макрон позвал меня к себе на ужин. Я трижды поднимался, но он не дал мне уйти. Разве я мог уйти? А смог бы ты, отец, уйти, если бы ты был на моем месте?

Сервий должен был согласиться. Даже он при таких обстоятельствах не смог бы удалиться. О чем же был разговор?

– Снова он обещал тебе, что будешь легатом? – спросил иронически отец.

– Он ничего мне не обещал. Ты не рад, что я остаюсь в Риме вместе со своим легионом? – И Луций добавил многозначительно:

– Это будет полезно для нашего дела.

Отец испытующе уставился на сына. Луций обратился к матери:

– Я заставил тебя беспокоиться, мама. Прости меня.

И они отправились спать.

Счастливая Лепида уснула первой. Уснул и Луций. Только сенатор не мог уснуть. Его терзали противоречивые мысли. Он встал, укутался в плащ из толстой шерсти и вернулся в атрий.

Здесь было темно, только два негасимых огонька теплились на алтаре богов. Тусклый свет озарял восковые маски предков. Трепещущее пламя превращало неподвижные восковые лица в живые, беспокойные.

Пилястры коринфских колонн таяли во мраке, и казалось, что колонны подпирают небосвод. Через открытый комплувий в атрий струились тьма и холод, поглощая теплый воздух, непрерывно поступающий из калорифера.

Сервий поклонился ларам, плотнее укутался в плащ и уселся в кресло у алтаря, чтобы видеть лица предков. От них веяло силой, которая в течение столетий питала его род и его самого. Они были источником чистоты, кладезем мудрости, они были вечным источником родовой чести.

Сенатор до мелочей знал их лица, знал каждую черту, каждую морщину вокруг невидящих глаз. Всегда, когда он был взволнован, они приносили ему успокоение. Сегодня он нуждался в нем больше, чем когда-либо. Он смотрел на восковые лица и пытался сосредоточиться.

Было тихо. Над отверстием комплувия уже погасли звезды и тьма поредела.

Из сада доносилось щебетание птиц, со двора – хриплое пение петухов.

Тишина отступала все дальше и дальше. Свирель разбудила рабов в их жилищах. Двор заполнился криками надсмотрщиков. Но дворец еще спал. По каменной мостовой двора прогромыхали повозки – направились за провизией, – слышалось ржание лошадей и жалобный рев ослов.

Сервий различал голоса. Управляющего домом, Нигрина, надсмотрщика над рабами. Потом появился скрипящий звук, вверх-вниз, вверх-вниз. Он был однообразным, не прекращался, поглощал остальные звуки, что-то визжало и скрипело, вверх-вниз. Сервий догадался: рабы таскают воду из колодца.

Почему так долго? Почему столько? Он никогда не обращал внимания на это.

Наконец понял: для дома, для кухни, для конюшни, для скота.

Все эти звуки слились в ушах Сервия: дом пробуждался. Его дом. Дом, унаследованный от предков. Дом, в котором всегда царила справедливость и честь. Этот дом перейдет после него к Луцию. Унаследует ли он и достоинства предков, станет ли сенатором, консулом будущей республики, будет ли честным, рассудительным, уважаемым, как его деды?

Будет ли он таким?

Золотой венок, награда Луция, лежал на алтаре перед домашними богами, свет плясал на лавровых листьях. Сенатор взял венок и подержал на руке: золото много весит. Император и Макрон перетягивают моего сына на свою сторону. Награждают его, обещают ему, покупают его.

Он возмущенно шевельнулся. Разве Куриона можно купить за все золото мира? Он посмотрел на лицо своего предка, на родовую славу и гордость:

Марка Порция Катона Утического, деда Сервия, который после сражения, приведшего к гибели республики, пронзил себя мечом во имя любви к свободной родине. Широкое лицо, широкие скулы, тяжелая челюсть, выпуклый лоб, жесткие губы, лицо, которое не солжет.

А Луций солжет?

В мерцающем пламени кадильниц Сервию кажется, что на лице Катона появилась усмешка. Он наклонился, приблизился к нему. Нет, он ошибся.

Катон смотрит серьезно и гордо.