Калигула или После нас хоть потоп

Буханки мелькают в воздухе, с мальчишки льется пот, гитары играют быстрее, барабаны неистовствуют, кнут так и свищет. Буханки выстраиваются на прилавке, румяные, соблазнительные.

– Неплохо, – сдержанно улыбнулся претор. – Я еще не видал пантомимы о выпечке хлеба.

– Но что за этим кроется? – скептически заметил префект.

Вигилы, расположившиеся у ног сенаторов, ковыряли в носу. Потеха – и ничего больше. Работы не будет…

– Замесите тесто на новый хлеб!

И вот уже в бочке новое тесто.

– Сегодня расплата, ученики мои, – произносит Лукрин. – Подумайте.

Можно получить либо хлебом, либо по три сестерция, но только с вычетом двадцатипроцентного налога.

– Мы хотим денег, пусть с налогом! – прозвучали четыре голоса.

– Тупоголовые! Ведь хлеб для вас выгоднее! Подумайте еще! – сказал Лукрин и ушел.

Происходит совет учеников.

– Этот хлеб жрать нельзя!

– Но после уплаты налога нам одно дерьмо останется. Что делать?

– Что выбираем?

– Дерьмо с налогом!

– Мы хотим денег! – хором произносят они при появлении Лукрина.

– Тогда завтра, раз вы такие упрямые.

– Это не годится, господин, что же мы будем есть?

– У вас есть возможность: хлеб!

– Нет! Нет! Нет! Нет!

В пекарню входит эдил, который обязан следить за качеством, весом и ценой хлеба. Щелкнул кнут, ученики ретировались. Пекарь низко кланяется.

Эдил взвешивает хлеб на ладони, раздумывает, рассматривает. Нагнулся, ковырнул тесто, потянул воздух и отскочил, зажав нос.

– Что это? Откуда эта вонь? – строго спросил эдил.

– Это какое-то недоразумение, господин мой, я очень обеспокоен.

Наверно, в муке что-то было, уж и сам не знаю.

– Пусти. Попробую еще раз!

– Нет, лучше не надо. Ведь мне продал муку благородный… – Он прошептал имя. Оба почтительно вытянулись.

– Но ты покупателей лишишься, говорю тебе.

– О нет! Один я даю им в долг. – И в сторону:

– Дело-то стоящее, окупится.

– И все же это нельзя продавать. Я отвечаю, ты знаешь. Как ты из этого выкрутишься?

– Бояться нечего, господин, раз за нами стоит X.

Подает эдилу кошель:

– Приятный звон? Не так ли? Позволь подарить тебе это!

Эдил в негодовании делает руками отрицательный жест. Одна рука отвергает, другая, однако, берет и прячет под тогу золото.

Публика подняла оглушительный рев. Спорщики не могли угомониться:

"Видал? Я выиграл! Гони монету!" А другие: "Воры они все! Все!"

Префект напустился на претора:

– Что это такое? Высокопоставленное лицо берет взятки? Прекратить! В порошок стереть! В тюрьму!

Претор усмехнулся:

– Не шуми. Эдил ведь и на самом деле этим занимается. И потом – здесь нет ничего против императора. И против властей…

Так они торговались, а представление между тем продолжалось.

В пекарню вошел покупатель. Одет в залатанный хитон. Походка неуверенная, движения скованные, голос почтительный. Воплощение робости, хотя роста немаленького.

"Фабий! Фабий!" Хлопки.

– Мне бы хлеба, господин, но только очень прошу – хорошо пропеченного.

– Вот тебе!

Тот взял и не понюхал, не взвесил. Простофиля.

– Если позволишь, в долг…

– Ладно. Я тебя знаю…

Ушел. Пришли другие покупатели. Поумнее.

– Он черствый. Как камень.

Эдил заступился за пекаря:

– Ничего ты не понимаешь. Это для зубов полезно.

Покупатель уходит. Приходит новый.

– Это не хлеб, а кисель. Чуть не течет…

Эдил смеется:

– Безумец! Я еще понимаю, когда жалуются, что черствый. А тут? Зато челюсть не свернешь!

Следующий покупатель:

– Он слишком легкий. Легче, чем должен быть…

Эдил замахал руками.

– Сумасшедшие. То недопеченный. То горелый. То мягкий. То черствый. То легче. То тяжелее… Чепуху мелете. Хороший хлеб, и все тут!

Выгоняет всех. Пекарь потирает руки. Эдил уходит, на сцене появляются члены коллегии пекарей. Они одеты лучше, чем в начале представления. Все в белом, словно в тогах. Пекарские колпаки исчезли, волосы причесаны, как у благородных господ.

Зрители замерли. Боги! Это не пекари. Это сенаторы!

– Сенаторы!

– Что я говорил? Тут аллегория. Безобразие! Прекратить! – заорал префект.

Претор заколебался, нахмурился.

А действие низвергалось водопадом.

– Он взятку принял? Принял?

– Принял!

Пекари развеселились:

– Давай. Пеки. Продавай. Бери. Живи. Жить – иметь. Иметь – жить.

Слава тебе, прибыль, откуда бы ты ни пришла!

Пекари ушли со сцены под громкие звуки музыки.

Народ ревел. Все начали понимать. Поняли и вигилы, эх, не одна потеха будет, будет и работа!

Обиженные и оскорбленные сенаторы покидали театр. Обеспокоенный претор оглядывался на когорту преторианцев. Префект злобно постукивал кулаком по барьеру ложи.

Но несколько человек благосклонно отнеслись к представлению. Друзилла по-детски смеялась и восклицала: "Давай. Пеки. Продавай. Бери". Валерия была невозмутима. Луций издали следил за ней и не уходил.

По лицу сенатора Сенеки скользнула легкая улыбка. Кто бы мог подумать!

Фабий, который играл последние роли в его трагедиях, сам теперь пишет пьесы? В этом фарсе много от жизни. По сравнению с ним трагедии Сенеки – просто холодные аллегории.