Калигула. Тень величия

— Не горячись, Невий Серторий, — впервые подал голос Клавдий. — Ты многого не знаешь. Да, письма Ливиллы подлинные, я недаром хранил их много лет, но ни в одном из них не упоминается имя Сеяна, как отца близнецов.

— Но я сам.

— Ты видел лишь записку врача Эвдема. Только она, приложенная к этим письмам, и дала объяснение тому, кто хотел это знать. И я теперь заявляю, что эта записка — фальсификация! Ее подделал мой секретарь для той, которой уже нет среди нас.

— О, боги! Юния Клавдилла!

— Ты помнишь, Макрон, сколько времени она провела под крышей моего дома в Капуе, вынашивая свой план спасения супруга. Я сам помог Юнии в этом. Но скрыл от нее, что настоящим отцом все-таки был Друз, сын Тиберия. Ей нужно было подтасовать факты, и мы это сделали ради того, чтобы Калигула стал наследником Тиберия. Моя сестра Ливилла была очень умна, несмотря на свою неразборчивость в мужчинах. Не в ее интересах было рожать от любовника, когда судьба его заговора была не решена. Но она искусно манипулировала им, заставляя думать, что близнецы — его сыновья. Я уверен, если бы Сеян добился своей цели и стал императором, то эти дети прожили бы недолго, Ливилла просто родила бы ему новых. Моя сестра была очень расчетлива и предусмотрительна.

Пораженный до глубины души, Макрон молчал, лихорадочно перебирая в уме события тех далеких дней.

— Но, — начал он свой вопрос, уже заранее боясь услышать ответ, — кольцо Фабия с драгоценной камеей… это ведь Юния положила его в капсу с этими письмами?

Клавдий вздохнул. Теперь настало время правды.

— Это я надоумил Клавдиллу положить туда этот перстень. Персик подарил его ей в знак своей любви. Она ведь обманула тебя, сказав, что они не были близки? — Макрон отрицательно качнул головой, боясь услышать продолжение, хотя и сам уже давно это подозревал. — Но мне Юния призналась, что он был ее любовником до тех пор, пока не предложил предать Калигулу. И именно от него она сбежала в Капую, лелея свои планы. Я был лишь послушным исполнителем в ее руках, как и ты, Невий Серторий.

Макрон устало опустился на ложе. Сердце гулко билось в груди, причиняя такую невыносимую боль, что казалось, вот-вот разорвется. Агриппа заметил, как побледнело его лицо, и кинулся протирать ему виски уксусом. Боль немного отступила, но сердцу теперь не суждено было оправиться от этого предательства никогда.

— Это мне Тиберий поручил убрать Фабия Персика. Мы перерезали ему вены в его собственном доме, выдав все за самоубийство. То обстоятельство, что в его спальне нашли золотую статуи девушки, дало всем основание думать, что виной тому была неразделенная любовь.

Изумленный Агриппа даже не нашелся, что ответить. Эту истину давно открыла ему Юния Клавдилла в доверительном разговоре, произошедшем меж ними в день его отъезда. Много времени Ирод размышлял над этим ее признанием, но, в конце концов, сделал вывод, что она могла обмануть его с целью настроить против друга, ведь она тогда ясно дала понять, что дни Макрона сочтены. Лишь смерть остановила ее злодеяния. Агриппе удалось убедить себя, что Невий Серторий никогда не смог бы хладнокровно перерезать вены Фабию, с которым был очень дружен. Сам Ирод любил Фабия, как брата, и с трудом перенес его потерю, но услышать сейчас об этом из уст самого Макрона, было уже слишком. Крупные слезы заблестели на его темных выпуклых глазах, и он поспешно утер их рукавом.

— Я думаю, нам еще многое нужно друг другу рассказать, — с усилием выговорил он. — Но сейчас пора расходиться. Ты, Невий Серторий, и ты, Клавдий Тиберий, должны дать согласие на новую встречу.

Слово «да» прозвучало одновременно, и гости удалились. Макрон шел, держась за сердце и едва переставляя ноги. Клавдий хромал следом и думал, что убийство Фабия Персика было не единственным, что совершил Макрон из-за происков Юнии. Он помнил, как та, вспылив, призналась, что они вместе с Невием Серторием задушили старого Тиберия. И ему было страшно.

Они даже не сказали друг другу слов прощания в этот вечер.

Макрон плохо помнил, как добрался до дома. К счастью, он не нарвался ни на один отряд вигилов, следивших за порядком. В дни траура ночью на улицах Рима не должно было быть ни одной живой души.

И сейчас мысли вихрем кружились в его голове. Особенно одна причиняла сильную боль. Он не мог не сознаться себе, что бешено ревнует Юнию к Фабию. И он, и она мертвы, но все равно, едва воображение начинало рисовать близость меж ними, как сердце норовило выскочить из груди, а кулаки сжимались от злости.

Даже сообщение о том, что один из близнецов Сеяна или Друза остался жив, не так затронуло, как мысль, что женщина, которую он любил больше жизни, была любовницей Фабия и в очередной раз солгала ему.

То, о чем сообщил Ирод, еще требовало доказательств. Пусть хитрый иудей предоставит их. Слов Клавдия недостаточно для полного подтверждения личности юноши, лица которого Макрон даже не смог запомнить.