Калина красная

– Слушайте, – заговорил Иван, угрожающе округлив глаза. – Я говорю, я извиняюсь, но я же – тут! В чем дело?!

– А, ты тут? – «спохватилась» Нюра. – А мы и не слышим – заговорились с Сергеем Федорычем. Давно пришел?

– Да как тихо вошел! – удивился и Сергей Федорыч.

– В чем дело? – спросил Иван.

– Ни в чем.

– Кому семьдесят лет?

– Мне, – сказал профессор.

– Нет, я же слышал…

– Ложись-ка спать, Ваня, – мирно сказала Нюра. – Ложись. Лезь вон на полку и засыпай. Все рассказал людям, рассказал, как живешь, спел… чего еще? Свою норму выполнил – можно и на боковую. Лезь, Ванюшенька, лезь, милый. Лезь баиньки. Давай.

– Я ничего не понимаю, – пробормотал Иван.

– Завтра поймешь. Завтра все поймешь.

Иван полез на верхнюю полку и затих.

Пришла Люба… Прошуршала в полутьме платьем, легко запрыгнула на полку и тоже затихла.

Профессор с Нюрой остались сидеть у окна.

– Что же, правда, что ли, там такая жизнь?.. – спросила Нюра тихо. – Парень-то рассказывал…

– Нет, – тоже тихо откликнулся профессор. – Впрочем… что-то есть и от правды.

– Гляди-ка, корову, говорит, целую ухнул… Неужели можно?

– А сколько корова стоит?

– Четыреста – четыреста пятьдесят… А с телком – так и больше.

– Можно. Можно и корову с телком ухнуть… На Руси умеют коров ухать.

Все, наверно, спят в длинном поезде.

Не спят только на паровозе.

Машинист, пожилой уже человек, глядя вперед, вдруг спросил молодого помощника:

– Кольк, знаешь, как в отделе кадров бухгалтера подбирали?

– Знаю. Третий сказал: «А сколько вам надо?» Ты уж седьмой раз рассказываешь.

Машинист засмеялся.

– Придумают же!.. Смешно.

– Анекдот-то – вот с такой бородой.

– Все равно смешно. Интересно, кто их сочиняет?

Колька пожал плечами.

– Люди…

– Я вот хочу какой-нибудь сочинить, и никак не выходит.

Нюра спит… Но вот какая-то далекая тревога отразилась на ее спокойном лице.

Она увидела сон.

Распахнулся огромный, с плющом, с фикусами в огромных кадках, сверкающий зал ресторации. И весь он ходуном ходит. Полуголые девицы, волосатые парни зашлись в танце… «Очи черные».

Гремит и кривляется «ритмичная жизнь». То ли это какой-то вселенский шабаш, то ли завтра – конец света. Не архангел ли Гавриил дует в свою сзывающую трубу, и нет ли тут – среди обаятельных дам и джентльменов – этих, с хвостиками и на копытцах?

С трудом продралась Нюра через гремящий, орущий, бесноватый зал… И вышла к столу, где пирует ее Иван. Он славно пирует! По бокам его почти голые девицы, смеются, пьют шампанское…

– Пойдем домой! – сказала Нюра.

Иван отрицательно покачал головой. И усмехнулся.

И сильней грянула музыка, и пошли кривляться вовсе безобразно…

Нюра пошла к выходу. Ей в лицо смеялись, девицы проплывали у нее перед носом, подергивая плечиками…

И вдруг Нюра остановилась. И заткнулась музыка… И все замерли. Нюра опять пошла к столу… И с ее шагами, сперва тихо, потом громче стала нарастать удалая, вольная музыка «Из-за острова на стрежень».

И сам Иван сидит за столом в облике Стеньки Разина… И грозно смотрит на Нюру.

Нюра подошла, выдернула мощной рукой его из-за стола и дала пинка под зад. И сама пошла следом за ним.

На пороге, в дверях, оглянулась и произнесла гневную речь.

– Эх вы! – сказала она. – Смеетесь?! Над кем смеетесь?! Это над вами смешно-то. Это мне надо смеяться-то, а не вам. Что вы делаете?! Как вам не стыдно?! Девушки!.. Зачем заголились? Чтобы мужиков приманивать? Да если ты хорошая, если ты человек хороший, мужик и так увидит. На вас же глядеть муторно! Тьфу!.. В такие-то годы – работать да детей рожать, а вы с ума сходите.

За Нюрой, за ее спиной, стали появляться мужчины пенсионного возраста и тоже укоризненно смотрели. И молчали.

– Мой вам совет: прекратите это и займитесь полезным трудом!

Положительные мужчины за Нюрой захлопали.

– Чтобы я этого больше не видела!

Мужчины опять захлопали…

Нюра проснулась, полежала немного и шепотом позвала:

– Вань!..

Иван спал глубоким сном.

Нюра встала, потрогала его на верхней полке… И опять легла. И закрыла глаза.

Утром проснулся Иван с больной совестью. Проснулся и не поворачивался, лежал тихо.

Профессор негромко рассказывал Нюре и Любе нечто далекое из юношества.

– Я тоже был гордый! Я очень красиво выразился: «Не моя воля, что я родился под этой крышей, отныне моя воля в том, что я навсегда ухожу отсюда!» Во как сказал! Я был позер. В двадцать лет все позеры.

– Почему все? – возразила Люба.

– Все, без исключения, – подтвердил профессор.

– Ну а дальше? – попросила Нюра.

– Я ушел. Простите, уехал.

– А она?

– Она осталась.

– Но вы же любили ее!

– Да. Но себя я тоже любил. Себя я любил больше. Я ушел в Вологду, в Вологодчину, в деревню. Я стал учителем. Это было прекрасное время!.. Знаете, ближе к осени, когда с осины упадет первый лист, воздух в лесу – зеленый…

– Что же дальше? – все не терпелось узнать Нюре.

– Дальше… Я встретил там Машу… Свою Марью Ивановну. И все.

– А Катя?

– А Катя встретила своего… какого-нибудь Василия Ивановича – баш на баш.

– А кто раньше встретил: Катя или вы? – спросила Люба.

Профессор засмеялся.