Калиостро

Читая заметку, Калиостро скрежетал зубами от злости: наконец-то он понял, зачем журналист незаметно лавировал между гостями Свинтона и, отыскав Серафину, под разными предлогами увлекал ее подальше от мужа и развлекал беседой. На жену магистр не мог сердиться: она не сказала о нем ни одного дурного слова. Во всем виноват Моранд, сумевший даже похвалы вывернуть наизнанку. В те времена экземпляр газеты обычно прочитывали несколько человек, а когда номер попадал в публичную читальню, то и несколько десятков. Кто-то подсчитал, что тираж в пять тысяч экземпляров, каковым обычно выходила «Курье де л’Эроп», мог быть прочитан едва ли не миллионом читателей. Во всяком случае, в Лондоне газета шла нарасхват, и количество клиентов у Калиостро резко уменьшилось. Ходил слух, что Моранд, следуя своей обычной практике, заявил о готовности написать опровержение, но, разумеется, не бесплатно. Или это Свинтон предложил графу откупиться от журналиста? «У Моранда больная жена и шестеро детей, — сообщил владелец газеты, — деньги ему нужны». Свинтон сказал правду, и Калиостро, кажется, даже сделал некие демарши, но получил отказ: несмотря на обремененность семейством (которой он не раз прикрывался), Моранд не намеревался менять заказчика.

Разозленный Калиостро решился ступить на неведомую ему почву газетной полемики. Тилорье уже уехал на континент, и писать ответ Моранду, скорее всего, помогал Гордон. Он же свел магистра с редактором «Паблик Адвертайзер», согласившимся опубликовать опровержение. И 3 сентября газета напечатала ответ Калиостро борзописцу Моранду:

«Сударь, я не знаток французского языка и не могу сделать вам комплимент, коего, возможно, и заслуживают ваши шуточки, напечатанные в номерах 16, 17 и 18 “Курье де л’Эроп”. А так как все в один голос заверили меня, что в них изящество и элегантность стиля вступили в союз с благопристойностью, я решил, что ваше общество не может считаться дурной компанией, а потому возжаждал познакомиться с вами поближе. Но так как злые языки позволили распространять на ваш счет гнусные истории, я решил проверить их, прежде чем дать волю чувствам. Сейчас я с превеликим удовольствием могу сказать, что только злые языки могли причислить вас к клеветникам из ежедневной прессы, кои продают свое перо тем, кто дороже заплатит, и заставляют платить за свое молчание; более же всего мне понравились тайные предложения, кои вы передали мне со Свинтоном. Всегда лучше потребовать золота, чем черпать воду из Темзы.

Из всех веселых историй рассказанных обо мне вами, мне более всего понравилась история о свинье, растолстевшей на мышьяке, которым травят львов, тигров и леопардов в лесах Медины. Надеюсь, господин насмешник, что сумею предоставить вам возможность посмеяться вместе со мной. Позвольте предложить вам небольшой эксперимент, который, без сомнения, повеселит публику. 9 ноября в 9 утра я приглашаю вас на завтрак. Вы приносите вино и закуску, я же выставляю блюдо с молочным поросенком, откормленным по моей методе. Но за два часа до начала завтрака вам приведут этого поросенка, упитанного и резвого, и я предоставлю вам возможность самому заколоть его и распорядиться приготовить; и пока блюдо с поросенком не поставят на стол, я к нему даже близко не подойду. Вы разрежете его на четыре равные части и сами выберете кусок для себя и для меня. На следующий день случится один из четырех возможных вариантов: либо мы оба будем мертвы, либо оба живы и здоровы, либо вы будете мертвы, а я жив и здоров, либо наоборот. Из четырех шансов я предоставляю вам один, и держу пари на 5000 гиней, что мертвы будете вы. Так что либо принимайте пари, либо признавайте, что глупо шутить над тем, чего не понимаешь.

Остаюсь, сударь, с теми чувствами, кои испытывают повсеместно те, кому пришлось иметь дело с вами.

Ваш… и т. д.» ⁶

Судя по тому, что в ответе упомянуты «воды Темзы», кто-то все же рассказал Калиостро, что его новый друг Свинтон, усиленно приглашавший магистра на лодочную прогулку по Темзе, — агент французской полиции. Утверждали, что Свинтон во время прогулки хотел связать Калиостро и передать его на французский корабль, дабы его увезли во Францию, где Бретейль приготовил ему самую мрачную камеру в Бастилии. А может, это была фантазия Гордона, личности скандальной и достаточно темной.