Калиостро. Великий маг или великий грешник

Сохранились три собственноручных письма графа Калиостро, писанных им супруге из Бастилии. Они написаны по-итальянски крупными буквами, размашистым почерком с сильным нажимом, почти без знаков препинания и с орфографическими ошибками, что заставило некоторых биографов высказать точку зрения, что в камере с Калиостро находился его слуга, по совместительству секретарь, который и писал эти письма под диктовку графа. Большинство писавших о Калиостро, тем не менее, считает их написанными рукой самого магистра. В этом были уверены и французские власти в лице министра Бретейля, который позже привлек одно из этих писем, сохранившихся в архиве французской полиции, в качестве доказательства идентичности личности писавшего его Калиостро и авантюриста Бальзамо. В этих письмах интересен описанный в них быт узника, его состояние и настроение во время процесса: "Я так страдаю, что лучше бы уж Господь призвал меня к Себе в вечность: там бы обрел я счастие. Несравненная моя Серафина, сказано мною было, да и еще раз повторю, что ведомо мне о положении твоем бедственном, но чего ж мне еще сказать тебе, кроме как призвать тебя уповать на Провидение, кое позаботится о нас всенепременно и невиновность нашу докажет. А еще напиши мне, не позабыли ли нас друзья, а особенно Лаборд, что трудится нынче ради облегчения положения нашего. И очень мне хочется обрести спокойствие, ибо одолевают меня размышления печальные и черные, а я, душа моя, не хочу волновать тебя и писать о них не стану", и в другом письме: " Все у меня по-прежнему, а временами чудится мне, что я теряю рассудок, и этого я боюсь, а потому поручаю себя Господу". Так, можно узнать, что сердобольные друзья магистра Лаборд и мадам де Фламар — приветы и наилучшие пожелания которым он в каждом письме не забывал наказывать жене непременно передавать — старались скрасить его пребывание в мрачных застенках тем, что присылали ему, лишенному прогулок и страдающему расстройством сна и аппетита, паштет, а также рябчика, бекасов, каштаны и апельсины, а еще книги и ободряющие письма, и хлопотали о скорейшем освобождении невинного.

У Калиостро было непререкаемое алиби: передача ожерелья состоялась 29 января 1785 года, а "Великий Кофт" прибыл в Париж из Лиона только на следующий день, 30-го. Правда, как замечает Каграманов, " обвинение не без резона делало акцепт на том, что он состоял в интенсивной переписке с Ротном и мог бы дирижировать аферой на расстоянии, что не случайно он прибыл в Париж как раз на другой день после кражи и что, наконец, он успел туда за несколько часов до того, как граф де ла Мотт уехал в Лондон. Но, так или иначе, обвинение не сумело разрушить построений защиты".Это позволяет Каграманову чуть далее утверждать: "Все обвинения а адрес Калиостро оставались неподкрепленными, и чем дальше двигалось дело, тем больше выглядел он жертвой королевского произвола, а потому невольно вызывал к себе сочувствие…".В глазах противников королевского режима арест знаменитого мага и масона приобрел неожиданную политическую подоплеку — стали говорить о его связях с заговорщиками — иллюминатами: " Теперь Калиостро предстал в ином аспекте, а именно как один из глав секты, именуемой в Германии иллюминатами, в Лионе мартинистами, а в Париже теософами. Трудно понять, в чем заключается учение этой секты, ибо адепты ее несут чушь — если судить по нескольким опубликованным ими книгам".