Калиостро

Пишут, что Лоренца изо всех сил старалась очернить Калиостро, уверяя судей, что в первые же месяцы брака супруг стал обучать ее кокетству: стрелять глазами и выставлять напоказ грудь. Он сделал из нее товар, продавал ее любовь тому, кто больше заплатит, и при этом уверял, что изменять мужу с дозволения мужа — не грех. Он не пускал ее в церковь, а оставаясь с ней наедине, высмеивал священнослужителей и богохульствовал. Во Франции он связался с темной личностью, именовавшей себя графиней де Ла Мотт и помогал ей злоумышлять против королевы. А еще он учил девочек и мальчиков, которых избирал «воспитанницами» и «воспитанниками», чтó надо говорить во время сеансов предсказаний. А тех, кого он не успевал обучить, тех наставлял сам демон. Ибо супруг ее занимался черной магией и общался со злыми силами… Чем больше обвинений взваливала Лоренца на Калиостро, тем уязвимей становилась ее собственная позиция. Адвокаты магистра спрашивали ее: если богохульства и безбожие супруга вызывали в ней столь бурное возмущение, почему она продолжала жить с ним и пользоваться той роскошью, которой он ее окружал? Если он так плохо обращался с ней, почему она не ушла от него раньше? Может, она все же говорит неправду? Слабая, утомленная, обманутая Лоренца, чья жизнь в монастыре оказалась отнюдь не сладкой, отвечала, как ей велели — то сторона обвинения, то сторона зашиты. Поэтому она то признавала Калиостро чародеем, то объясняла его волшебства логикой и разумными причинами. Сегодня она утверждала, что он дурно отзывался о государях и понтифике, завтра — что всегда поддерживал власть монархов и папы. Из ее слов получалось, что супруг ее склонял католиков к отрицанию религии, а неверующих — к вере в единого Бога… Если бы Калиостро разрешили поговорить с Лоренцей, ему, возможно, удалось бы пробудить в супруге былые теплые чувства и она перестала бы обвинять его во всех смертных грехах. Пространные обвинения Лоренцы обернулись против нее самой: судьи пришли к выводу, что она знает слишком много, чтобы ее можно было отпустить на свободу.

Выстраивая обвинение в ереси, судьи не раз просили Калиостро прочесть ту или иную молитву, на что он отвечал многословно, но молитву не прочитал ни разу. Когда Калиостро попросили назвать семь смертных грехов, он назвал лишь пять, а когда ему напомнили про гнев и гордыню, ответил, что не решился назвать их в присутствии почтенного собрания, дабы не оскорбить его⁴. Когда ему задали вопрос, может ли человек повелевать духами, он пустился в рассуждения о египетских масонах и о своем благочестивом способе общения с потусторонним миром. Стоило ему окончательно запутаться в словах, пытаясь придать им некий теологический облик, его немедленно обвинили в неисполнении церковных таинств и в кощунственном смешении обрядов Египетского масонства с церковными обрядами, хотя он вполне внятно объяснил значение и крещения, и последнего причастия. Привыкнув иметь дело с почитателями, искавшими в любой изреченной им фразе смысл тайный и возвышенный, Калиостро забыл, что теперь он имел дело с изощренными казуистами, готовыми придраться к каждому его слову. Осознав, что вопросы судей то и дело ставят его в тупик, он стал симулировать безумие. Но его и тут переиграли: судьи принялись самостоятельно толковать слетавшие с его губ невнятные слова и заносить свои толкования в протокол. В конце концов он не заметил, как признался, что приносил клятву уничтожить всех монархов и подписал эту клятву кровью. Иначе говоря, признался в принадлежности к грозному и зловредному ордену иллюминатов. После этих слов ему вручили трактат отца Паллавичини «В защиту папства и католической церкви» и велели прочесть. Несколько дней он читал его, а потом заявил, что осознал свои заблуждения и признает, что вместо церкви служил дьяволу.

«Исполненный сожалений, я раскаиваюсь в том, что все 45 лет, кои я живу на свете, я пребывал в бездне заблуждений. Теперь же, осознав все зло, что причинил я себе и иным людям, я смиренно прошу дозволить мне зло сие исправить. Я признаю все, что вменяют мне в вину судьи мои. Сейчас в Европе более миллиона сторонников моих и сыновей моих духовных, принявших по наущению моему египетский ритуал, и все они верят мне, словно оракулу. Ни один теолог, ни один человек умный и знающий не сможет отвратить их от учения моего, только я один могу это сделать. Атак как учениками моими являются люди образованные и исполненные всяческих достоинств, то я готов письменно учение мое признать ошибочным и опровергнуть его.