Калиостро

Помощью какого наваждения этот человек расположил к себе во время пребывания в Митаве большинство курляндского дворянства? Граф Медем, его дочь госпожа фон дер Реке, фон-дер-Ховен и многие другие считали его высшим существом. Эта нравственная слепота необъяснима; но это было безумием того времени, подготовившим и другие глупости. Самое вздорное мнение, становясь всеобщим, смущает надолго разум и здоровое суждение»¹³.

Визит Гейкинга явился своего рода моральной пощечиной магистру. Но если презрение родовитого дворянина к простолюдину Калиостро можно объяснить, то как объяснить столь нелестный отзыв барона о Серафине? Многие современники сомневались в ее скромности, однако в привлекательности супруге магистра никто не отказывал. «Она была молода, среднего росту, круглолица, бела, не худа, не толста, нежна, трогательна и приятна в походке и физиономии — одним словом, легко могла возбуждать страсти»¹⁴. Тем более что большинство в один голос утверждает, что на нее положил глаз сам всесильный фаворит Екатерины князь Григорий Потемкин, и полагает, что именно увлечение Потемкина прекрасной графиней стало причиной изгнания Калиостро, ибо Екатерина приревновала своего фаворита. Но некоторые считают, что мадам Калиостро никак не могла стать причиной неудачного конца петербургского путешествия магистра, так как императрица «всегда относилась снисходительно к любовным капризам самого капризного и вечно увлеченного» фаворита. Одни говорят, что Потемкин заплатил Калиостро, чтобы тот закрыл глаза на его интрижку с графиней, другие — наоборот, Екатерина дала 20 тысяч рублей магистру, чтобы он увез жену из России. Есть авторы, уверенные, что Екатерина сама вызвала Серафину в Царское Село, чтобы посмотреть на конкурентку, и, посчитав ее опасной, дала ей 30 тысяч рублей и приказала немедленно убираться вон¹⁵. А Потемкин якобы предложил красавице деньги взять, но Петербург не покидать… Даже если приведенные версии вымышленные, они свидетельствуют о том, что Серафина в то время была очень привлекательна.

Из сферы домыслов и слух о том, что Калиостро, желая убедить Потемкина в своих магических способностях, предложил увеличить втрое его золотой запас. Князь согласился пожертвовать на опыт изрядную сумму, как говорят, исключительно из симпатии к графине Калиостро. Вряд ли он доверил все свое состояние иностранцу, которого считал проходимцем. Супруг графини поколдовал над золотом, и его якобы стало втрое больше. Изумленный Потемкин отдал магистру честно заработанную треть. Гораздо более правдоподобным кажется утверждение, что Калиостро посоветовал Потемкину использовать для пуговиц на мундирах красную латунь вместо рассыпавшегося на морозе олова. Впрочем, есть мнение, что он лишь обещал Потемкину изобрести новый сплав для пуговиц, но обещания не сдержал¹⁶.

С самого начала в Санкт-Петербурге у Калиостро все пошло вкривь и вкось. Нормандес не только запретил Калиостро именоваться испанским графом и полковником, но и зловеще напомнил о злосчастной трости с алмазами, обманом увезенной «полковником Пеллегрини» из Кадиса[47]. Открыть масонскую ложу египетского обряда надежды не было никакой. Положение здешних масонов оказалось далеко не таким прочным, как Калиостро казалось издалека. Императрица не слишком благоволила к вольным каменщикам; скорее, она их просто терпела. Иван Перфильевич Елагин, государственный деятель, управлявший театрами при Екатерине II, масон, занимавший пост провинциального великого магистра, поклонник магических талантов Калиостро, в чьем доме в Петербурге магистр устраивал духовидческие сеансы и даже жил некоторое время, полагал, что императрица неправильно поняла главную заповедь масонов «познай самого себя». Она посчитала ее за эгоизм, в то время как там эгоизма нет, ибо цель масонов — «исправлять самих себя, а своим примером и прочих, вне нашего общества находящихся, приводить к познанию добродетели. […] Наш орден есть средняя линия между религией и гражданским законом. Тот, кто с нами соединится, обязан все должности, налагаемые на него духовною и светскою властью, исполнять во всей точности, а не по единой токмо наружности»¹⁷. Но речь шла отнюдь не о понимании масонского кредо, а о политике. Как подчеркивают историки, есть много косвенных свидетельств, указывающих на то, что цесаревич Павел Петрович тайно вступил в ложу между 1777 и 1779 годами¹⁸. Екатерина же, пришедшая к власти путем переворота, устранившая с пути супруга и отстранившая от власти сына, очень боялась заговора, направленного против ее персоны. А так как главным атрибутом масонских практик была тайна, то, разумеется, вольных каменщиков можно было заподозрить в любой заговорщической деятельности. За таинственные обряды и тайные собрания монархи не жаловали масонов и одновременно их боялись. Просвещенный абсолютизм противился всему, что не подчинялось его контролю. Правда, если верить Каде де Гассикура, «среди монархов масонов не боялись только Фридрих и Екатерина»; но он мог ошибаться.