Калиш (Погробовец)

Кусок серны, медовуха, черный, но свежий хлеб, каши вдоволь, кусок меду и сыр на закуску. Немой и девушка живо справлялись.

После ужина легли спать на шкурах и соломе; огонь горел всю ночь.

Утром немой добросил поленьев и разбудил господ.

День был светлый и хороший; они вышли на воздух.

Заремба ожидал гостей и прислушивался к шуму. Действительно около полудня стали съезжаться Зарембы, Налэнчи и даже многие их родственники, бывшие вчера в Гнезне.

Все они были мрачно настроены, сердитые, раздраженные. Их беспокоило то, что вчерашний обряд вышел таким торжественным, величественным, что он собрал столько землевладельцев со всех польских земель.

Слушая рассказы об этом, Михно бесновался и ругался.

— Подлая толпа! — кричал он. — Лишь бы только поить их да кормить, так продадут себя, не обращая внимания, что надевают цепи. Провозглашают короля, радуются, а не видят, что это принесет им иго.

Приезжие перечисляли лиц, обещавших раньше идти заодно с Зарембами и Налэнчами, а теперь не желавших даже слушать об этом.

— Устроимся и без них, — утешал Заремба.

Новые гости все время подъезжали, верхом, лесными тропинками. Большинство из них волновалось и беспокоилось, один лишь Михно смеялся, глумился над опасениями, подбадривал остальных.

В избе стало тесно, отправились на лужайку.

— Вот подождите немного, — сказал Михно, — увидите одно лицо, которое вам прибавит храбрости…

Было уже после полудня, все легли под деревьями, когда из глубины леса донесся топот и звон…

Те, кто приехал раньше, пробирались осторожно и потихоньку, и хотя существовал обычай вешать бубенчики на сбруе, но никто не решился на это.

Заремба, услышав звонки, вскочил на ноги, уверенный, что это ожидаемые лица. Действительно, вскоре из-за деревьев показался высокий рыцарь в доспехах и черном шлеме, на рослом коне; по обрюзгшему лицу легко было узнать немца.

Он выглядел барином, видно было, что это один из князей. Его сопровождало десятка полтора всадников, остановившихся у опушки. Заремба поспешил встретить его с почтением, но не слишком униженно.

Не слезая с коня, несколько опасливо поглядывая вокруг и держа руку на рукоятке меча, всадник смотрел на людей, поднимающихся с земли. Он недоверчиво подсчитывал подходивших к нему вслед за Зарембой.

Наклонившись, всадник заговорил с Михно.

— Что же вы предпринимаете? — спросил он мрачным, жестким тоном по-немецки.

— Коронации нельзя было помешать, — ответил Михно, — короновали его, ну! Не надолго!

— Значит, не повезло! — промолвил немец. — Вам ведь всегда не везет… говорите много, кричите громко, делаете мало!

Заремба тихим голосом объяснял, в чем дело; всадник подсчитывал собирающихся вокруг людей.

— Немного вас тут! — сказал презрительным тоном. — Что это за сила, это горсточка людей!

— Так ведь здесь только начальники, — возразил Михно, — а не все наши. Считайте по десять, двадцать и больше голов на каждого. Только к чему это, если нам не везет. Мы столько раз уже устраивали засады, а он всегда уходил.

Немец взглянул с презрением.

— Только бы мне сказали, где он бывает с небольшим отрядом, — ответил он, — а я уже без вас устроюсь.

Стали опять шептаться. Заремба подводил к князю лиц, на которых больше всего рассчитывал. Они вели переговоры и спорили.

У немца разгорались глаза; с теми, кто мог с ним легче говорить, болтал дольше и откровеннее. Наконец все согласились. Князь громко осыпал их обещаниями милостей и торопил не терять времени.

Вдруг издали послышался рог; очевидно, это был условленный сигнал, так как всадник вздрогнул, повернул коня, кивнул головой на прощание и уехал.

Землевладельцы тоже поторопились к своим лошадям и вскоре кроме Зебра и Нехлюя на лугу не было никого, так все торопились уехать.

— Теперь, — улыбался Михно, возвращаясь в свою хижину, — когда с нами два Оттона, наш королек не спасется! Пусть переведут дух после пира, а мы им устроим пир получше!

XI

Ксендз Теодорик стоял с опущенной головой у стола и смотрел, как Тылон делал оттиск печати на горячем воске.

Она была только что вырезана согласно совету Свинки; чтобы больше досадить другим польским князьям, кругом нее шли слова:

REDDIDIT IPSE SOLUS VICTRICIA SIGNA

POLONIS[5]

Он и Тылон, поглаживавший свою коротко подстриженную бородку, с различными чувствами смотрели на эту величественную печать, которую впервые должны были подвесить у пергамента на шелковом шнуре.

— А что? — обратился Тылон к задумчиво стоящему Теодорику. — А что? Разве это не величественная печать? Не панская? Не королевская? У силезцев черный орел, у нас белый. Да вот на нашей печати не какой-нибудь всадник, что годится князю… но орел, словно императорский! И надпись красивая, не хвастаясь, я сам ее составил: Sigillum Praemislai PolonorumRegis et DucisPomeraniae[6]. Polonorum! Это я поставил нарочно — слопают друг друга со злости!

Тылон улыбнулся и добавил:

— Такой печати не бывало ни у нас, ни у кого другого из князей!

— А вы радуетесь? — спросил Теодорик.

— Да как же не радоваться?