Каллиграфия (СИ)

— Отличная новость! — откликнулся Франческо, вознамерившись, похоже, проникнуть в самую глубину зеленых глаз своей союзницы. — Ой, — зарапортовался он, смущенно отпрянув в сторону. — То есть, я хотел сказать, была бы отличная новость, если б не теперешнее положение вещей. Не теряйте времени, синьор Кимура! Если вертолетная площадка пустует, нужно без промедления пускаться за Люси вдогонку!

Но не успел он и закончить, а край матового черного плаща уже исчез за дверью.

— Волнуется, — сказала Джейн.

— Еще б ему не волноваться! — подхватил Росси. — Когда б один из нас дал деру, он суетился бы не меньше!

— Но тут особого рода волнение, — подметила Джейн, мечтательно улыбаясь. — Они с Джулией раньше не в ладах были, а теперь… Думаю, теперь всё изменится.

— Если уже не изменилось, — медленно проговорил Франческо, чьи мысли перенеслись к предмету более для него важному и насущному. — Но ты ведь не поедешь с нами? Ведь не станешь подвергать себя неоправданному риску? — с надеждой спросил он, приложив ладонь к ее щеке.

Джейн приосанилась:

— Это почему еще? Джулия — твоя подруга ничуть не меньше, чем моя, а потому я вправе посодействовать ее спасению!

— Но, если с тобой что-нибудь случится, я не переживу!

— Переживешь, как миленький! — бодро парировала англичанка. — Я же вот пережила кончину Анджелоса.

Франческо насупился и отвел взгляд. Опять Анджелос! Даже мертвый, он преследует его!

Голуби затеяли на отливе свару, громко воркуя и хлопая крыльями. Где-то запела сигнализация: видно, Кристиан или кто-нибудь из слуг проник в охраняемое помещение.

— Так ты настаиваешь? — скупо произнес Франческо, разглядывая свои пальцы.

— Я не оставлю Джулию, даже если мне запретит сам премьер-министр Великобритании! — непримиримо отвечала та.

Когда Кристиан ворвался в гостевую и сообщил, что собирается взять напрокат моторную лодку, всем препирательствам тотчас настал конец.

— Зачем вам лодка? — изумился Росси. — Неужели полагаете, что Люси удрала за море?

Признаваться, что местоположение мафиозного логова ему известно, человек-в-черном не спешил, поскольку иначе пришлось бы доверить ученикам тайны своего запятнанного прошлого, рассказать о соучастии, пусть и давнем, в Моррисовых махинациях. А подобные откровения чреваты непредвиденными последствиями, особенно если ученики о тебе высокого мнения. Поэтому, не вдаваясь в детали, Кристиан сказал, что за морем у Люси есть кров, и история эта всех удовлетворила.

«Уж близок полдень, а украли-то ее ночью! — изводился он, раздраженный подергиваньем брови и изнемогающий от жары, хотя система охлаждения в старом его плаще работала исправно и ничуть не уступала своей предшественнице. — Целых двенадцать часов, если не больше. Двенадцать часов бездействия!»

«Люси неспроста повезла ее к Моррису, — думал он под рев моторки, неистово давя на педаль газа. — Что если Дезсастро увидит, как Джулия светится? Он же ей житья не даст! Сгноит в какой-нибудь сырой яме!..»

* * *

В своих предположениях он был прав лишь отчасти, ибо Моррис, бросив девушку в подземелье, вовсе не собирался сживать ее со свету. Приказав хорошенько охранять камеру, он решил держаться от итальянки подальше и не заговаривать с нею без веских на то причин. По пути к своим сокровищам он с трудом преодолевал желание вжаться в стену напротив ее темницы и с суеверным страхом поглядывал на металлическое заграждение: не накалится ли оно от ее жара, не расплавится ли? Действие опаляющих лучей он испытал на собственной шкуре и дня два мучился потом от ломоты в костях. Клеопатра потакала любой его прихоти, ставила ему компрессы, пекла сладости по рецептам местной кухарки и даже выучилась тайскому массажу — в общем, всячески ублажала. А когда в ее услугах отпадала нужда, уходила в соседнюю комнатушку и, вовсе не столь неграмотная, как мнил ее господин, приникала ухом к вентиляционной решетке в надежде уловить хоть слово из его разговоров с подчиненными, хоть что-нибудь, что указывало бы на место заточения ее названной сестры.

А Джулия, которой досталась камера одного заядлого рифмоплета и слагателя посредственных куплетов, поначалу никак не могла оправиться от постигшей ее несправедливости, и злословить африканку ей доставляло немалое утешение. Подбегая то к забранному решеткой узкому оконцу, то к толстым железным прутьям, она кричала о своей ненависти в пустоту, и гулкое эхо рикошетом отскакивало от стен. Вскоре она, правда, повыдохлась. Шипя и искрясь, точно поврежденная проводка, колотила еще некоторое время по исписанной каракулями бетонной стенке — а временем, надо сказать, располагала она, как никогда, — и, набив на руках изрядные синяки, присмотрелась к этим самым каракулям. Автор их умом, конечно, не блистал, однако незадачливой узнице тут было что почерпнуть. Несколько остыв, она раздумала рвать на себе платье в знак протеста и, затаив нешуточную обиду на всех тех субъектов, которые совращают Клеопатр с пути истинного, принялась изучать записи некогда томившегося здесь поэта.