Каллиграфия

— Так я же была невидимая! — всплеснула руками Аризу Кей. — Перевоплощения, знаешь ли, удаются мне даже лучше, чем каллиграфия.

— Кстати о каллиграфии, — встрепенулась Джулия. — С некоторых пор я… стала ощущать необъяснимую легкость во всём, за что ни возьмусь. Словно бы вырвалась из замкнутого круга и поднялась над тем, обо что спотыкалась и в чем не видела просвета. Все предметы, вот даже эту чашку, я вижу словно сквозь уменьшительное стекло и чувствую себя великаншей. Понимаешь, как будто голова моя среди облаков.

Аризу Кей участливо закивала.

— Дай мне хоть тысячу свитков — я скопирую их не позднее, чем к следующему утру! А силы, той, которая во мне, — спокойной, ровной силы — хватило бы, чтобы разбить и стотысячную армию. Я перестала утомляться, а когда сплю, то как будто парю в эфире. Что со мной, Аризу?

— Мудрецы называют это внутренним перерождением, хотя не исключено, что такое явление преходяще. Попробуй сперва осуществить часть своих предсказаний — скопируй тысячу свитков. Правда, боюсь, тысяча в библиотеке едва ли наберется. И сколько потребуется чернил, сколько бумаги!.. Ах, что это я? — она небрежно взмахнула рукавом кимоно, и перед Джулией из ниоткуда вдруг появился набор кисточек и бочонок с тушью.

— А это свитки, — сказала японка, когда на чайный столик внезапно обрушилась груда скрепленных печатями сочинений. — Еда для сверхчеловека в холодильнике, — добавила она. — Если не управишься за день, не огорчайся. Всякое отклонение от нормы лучше диагностировать на ранней стадии, также как и развеять ложное представление о своих, якобы неограниченных, возможностях.

Венто покорно взялась за кисть.

Тень на солнечных часах, которые старшие беженцы установили у калитки на радость малышам, сместилась к отметке двенадцать. Перешептываясь и пересмеиваясь, дети улеглись рядом со своими спасителями-деревьями и заснули только вместе с певчими, которые еще долго прыгали по веткам, обмениваясь короткими трелями. Какая-то синица тенькала в траве и благоговейно замолкла лишь тогда, когда мимо, с ведром и лопатой, прошествовала Аризу Кей.

«Ну, — думала она, — Джулия сейчас, наверное, клюет носом. Мне бы и то не удалось выполнить такой объем работы в столь сжатые сроки».

Но, вопреки ожиданиям хранительницы, никто не лежал на столе, согнувшись в три погибели; не сопел перед лужицей разлитой туши и не почивал на груде, как она воображала, скомканной бумаги. На кухне вообще никого не было. А свитки… Сложенные аккуратными кучками вдоль стен, они были рассортированы по датам и могли бы оказать честь любому библиотекарю. Ошеломляющим сюрпризом явился для японки и тот факт, что на столе, абсолютно чистом и убранном, покоилась толстая стопка исписанной бумаги, да исписанной не лишь бы какими закорючками, а четкими и удивительно гармоничными иероглифами.

— Ни один каллиграф… — прошептала Аризу Кей и медленно опустилась на стул, всё еще не веря своим глазам.

Джулия сияла. Нет, не так, как сияют окрыленные удачей. Она сияла взаправду, словно бы ее насквозь просвечивало солнце, хотя солнце давно закатилось за лес. Японка заметила ее с балкончика красной пагоды и опрометью кинулась к ней, позабыв обуть туфли-таби. Та разминалась перед занятиями тайцзи, и на нее нельзя было взглянуть без слез — слишком яркое исходило от нее свечение.

— Это не сон, не мираж, не иллюзия! — восхищенно твердила Аризу Кей, пробегая по росистой траве и подхватив полы кимоно. — Свершилось, свершилось!

Как зачарованная, остановилась она поодаль, не в силах оторваться от мистического зрелища: вот светящаяся рука описала дугу, подался вперед светящийся корпус, расплылись в улыбке светящиеся губы.

— Луна сегодня ярче галогеновой лампы, — сказала Джулия. — Я тебя вижу, выходи.

Хранительница повиновалась. Она впервые ощущала себя не хозяйкой, а гостьей, которой милостиво позволили присоединиться к некоему священному таинству.

— Не луна, — робко произнесла она, — а ты, ты сама блистаешь звездою!

— Странно, — проронила Венто, опершись плечом о сакуру. — Да, очень странно, — отрешенно сказала она, а потом встряхнулась и добавила: — Но мне спокойней думать, что непорядок с луной, а не со мною. Отклонение от нормы, как ты выражалась, вещь далеко не из приятных.

— Как? У тебя что-то болит? Тебе плохо? — забеспокоилась японка.

— Вроде и не болит, и не плохо, но словно бы огромный факел зажгли внутри — так жарко. Мысли то проносятся одна за другой, как машины на автостраде, и все ясные, все стройные, а то вдруг пропадают, и тогда устанавливается чудесная пустота, и уже не факел горит, а лампада…

— Отдохнула бы ты, — сказала хранительница, окинув ее критическим оком. — А то, гляди, что и не факел, и не лампада в тебе горят, а всего-навсего свеча — оплавится и погаснет.

Позднее Джулия лежала в постели, которую Аризу Кей приготовила для нее в белой пагоде. Лежала и через раздвинутую клетчатую дверь смотрела на балкон, где под ветерком покачивалась цветущая ветвь вишни, кивая взгромоздившейся на перила пушистой ветке сосны.