Каллиопа, дерево, Кориск

Я уже описал такую бездну вещей, убив целую кипу бумаги, что, пожалуй, пощажу Ваше время, сказав лишь, что это была спальня, приличная царям, и что посреди ее высилась широкая кровать, осеняемая балдахином на четырех витых столпах лакированного черного дерева, с золотой пеленою, свешивающейся длинными кистями крученого шнура, и с замечательным одеялом шафранного цвета. У основания столпов резные путти перебрасывались блестящими взглядами, а стену подле кровати украшала золоченая бычья маска, уставившая «прогневленные рога», как говорит поэт. Если правду говорит Платон, что Бог создал всего одну кровать, то, вероятно, именно эту. Единственная встреча с бароном создала во мне впечатление, что он не упустит сорвать наслаждения роскоши и неги там, где найдет их, однако ж не станет устраивать их себе со тщанием, которое способно сделать его смешным в собственных глазах, поэтому я был несколько удивлен увиденным, однако принял в рассуждение, что по душе, отделенной от тела, сложно судить о пристрастиях сего последнего в ту пору, когда они ничем не ограничивались. Некоторые склонны выставлять себя предметом забот чужому остроумию, словно вовлекая его в состязание со своим собственным. Один человек, оставшись душеприказчиком своего лучшего друга, среди прочих обязанностей принял на себя и сочинение приличной надписи для его надгробия, к чему и приступил с упованием, что теплота сердечных чувств до некоторой степени искупит недостаток литературных способностей; однако его труды затянулись, а между тем он получил случай познакомиться с тремя внебрачными сыновьями своего друга, о существовании которых прежде не имел ни малейшего представления и которые принесли с собою, словно перебежчики Харона, столько известий о характере и вкусах покойного, что его друг опомниться не мог, пытаясь связать все услышанное воедино. А покамест эти трое совершали воинственную пляску вокруг имущественных распоряжений отца, решая жребием, кто из них был ему дороже, душеприказчик узнал кое-какие обстоятельства научной и литературной деятельности усопшего, тщательно скрывавшиеся им от посторонних глаз, и получил возможность познакомиться с его коллекцией гемм, показ которой в Дании был запрещен по моральным соображениям, а также с некоторыми его личными бумагами, которые покойник хранил в собрании сочинений Августа Лафонтена; и, в крайнем замешательстве, понимая, что он ровным счетом ничего не знает о человеке, укрывшемся от него за гранью гроба, приятель покойного наконец заказал резчику на могильном камне надпись «Здесь кто-то есть», поторапливая его закончить, пока он еще уверен хотя бы в этом.

Между тем Филипп подошел к окну, за которым по-прежнему простирались безмятежные лужайки, а слева тянулось между деревьями золотое блистанье реки, и с глубоким вздохом сказал:

— Никогда прежде не был мне так близок рассказ о великом Александре, огорченном учением о множественности миров: каково ему было думать об их бесконечном изобилии, в то время как он не покончил еще с завоеванием своего собственного. И в самом деле, насколько предпочтительней было бы оказаться сейчас в любом из тех уголков, которые можно видеть из этого окна, вместо того чтобы бороться за свой рассудок в этой извилистой тюрьме, куда по какой-то насмешке случая оказались мы брошенными.