Каллокаин

Даже если бы я мог определить ее возраст, даже если бы она не сидела неподвижно, как изваяние древнего божества, все равно в моем лихорадочном состоянии я воспринял бы ее как некое почти сверхъестественное существо, начисто лишенное человеческих слабостей. Даже большой прыщ, вскочивший у нее на левой стороне носа и ныне достигший полной зрелости, не мог в моих глазах свести ее на грешную землю. Она олицетворяла высшую этическую инстанцию Империи или, по крайней мере, ведущую силу той высшей этической инстанции, которой являлась Седьмая канцелярия Департамента пропаганды! На ее лице нельзя было прочесть никаких личных чувств, как у Туарега, неподвижность не таила скрытого напряжения Каррека – в ней воплотилась только кристально чистая логика, лишенная каких бы то ни было примесей и несовершенств, свойственных отдельным личностям. Все это подсказало мне в тот момент возбужденное воображение, но я думаю, что созданный мною образ более или менее соответствовал действительности.

Итак, я не мог прямо говорить о введении нового закона, потому что официально Седьмая канцелярия не занималась такими делами. Но я был уверен, что найду выход, так как то, что я хотел предложить, необходимо для спасения Империи, для спасения меня самого.

К счастью, я сообразил, что мой визит можно связать с недавно полученным письмом. Пока посылали за моей карточкой, хранящейся в тайной картотеке полиции, мне пришлось не меньше двух часов просидеть в маленькой приемной рядом с кабинетом. «Ничего, – думал я, – нужно научиться и этому, нужно научиться ждать». И вот эти два часа миновали. Да и то сказать, карточка была доставлена сравнительно быстро, ведь картотека всех жителей Мировой Империи должна была занимать огромную площадь! Я, правда, никогда не видел эту картотеку, но представлял себе, что путь от входа до того места, где стоит моя карточка, отнимет, по крайней мере, час – и соответственно столько же придется идти обратно. На поиски уйдет немного времени, потому что картотека, безусловно, содержится в идеальном порядке, но надо еще учесть, что она находится наверняка не в здании Департамента пропаганды, а во Дворце полиции, так что двухчасовое ожидание – это не так уж много.

Когда меня снова вызвали в кабинет, Лаврис изучала мою карточку, то есть она только называется карточкой, на деле это целая переплетенная тетрадь, на столе лежали еще какие-то бумаги, очевидно, имеющие отношение к письму Департамента пропаганды. Лаврис, видимо, уже забыла эту историю, да и неудивительно, поскольку у Седьмой канцелярии достаточно работы с более важными донесениями и прочими проблемами, возникавшими во всех уголках Империи.

– Итак, – сказала Лаврис высоким, лишенным оттенков голосом, – я прочла вашу карту. Тут сказано, что вы уже послали заявку на выступление в «Часе покаяний», но ваша очередь еще не подошла. Чего вы, собственно, хотите?

– На меня произвели глубокое впечатление слова «Разоблачение страдающих раздвоенностью есть долг каждого преданного Империи солдата», – сказал я. – И вот я даже сделал открытие, которое даст возможность разоблачать их систематически и более основательно, чем раньше.

И я рассказал о каллокаине, вложив в свои слова всю силу убеждения, на которую был способен.

– Теперь, – закончил я, – на очереди введение нового закона, который по глубине содержания превзойдет все, какие до сих пор знала история, – закона, карающего преступные мысли и чувства. Может быть, он появится не сразу, но появится непременно.

Она молчала. Тогда я решил пустить в ход те слова, что подействовали на Каррека.

– Под этот закон можно подвести кого угодно, – сказал я и после паузы добавил: – Я имею в виду, разумеется, только тех, кто в своих мыслях недостаточно лоялен.

Лаврис не произнесла ни слова. Казалось, лицо ее застыло еще больше. Вдруг она протянула вперед крупную красивую руку, осторожно взяла двумя пальцами карандаш и медленно стала сжимать его, пока кожа на суставах не побелела. Потом она подняла на меня глаза и спросила:

– У вас все, соратник?

– Да, все, – ответил я, – я лишь хотел обратить внимание Седьмой канцелярии на открытие, благодаря которому можно обнаружить предосудительную внутреннюю раздвоенность, даже если она еще не успела привести к нарушению закона. Прошу прощения, если я напрасно побеспокоил вас.

– Седьмая канцелярия благодарит вас за добрые намерения, – ответила она бесстрастно.

Я попрощался и вышел, исполненный, как и прежде, возбуждения и одновременно всяческих сомнений.

Когда я со своими списками дошел до дверей Третьей канцелярии, раздался сигнал, возвещавший конец рабочего дня, и меня едва не сбили с ног выскочившие из комнаты служащие. Только один пожилой человек с кислым лицом еще сидел над какими-то расчетами, и мне ничего не оставалось, как обратиться к нему. Он поморщился, но, увидев мои рекомендации, взял списки и просмотрел их.