Каллокаин

— Будь я на вашем месте, я не стал бы разводиться с женой из-за того, что она поступила правильно. Я уж не говорю о том, что человеку вашей профессии вообще нелегко жениться. К тому же ни одна честная женщина не захочет встречаться с вами, когда узнает всю эту историю, а уж о том, чтобы все ее узнали, позабочусь я сам. На вас ляжет позорное пятно.

— Да нет, — пробормотал он, видно совсем сбитый с толку, — не хочу я, чтоб так получилось.

— Вы меня удивляете, — продолжал я вез более строгим тоном. — Боюсь, что обо всем этом нам придется поговорить в лаборатории. Едва ли это будет вам приятно…

Последние слова, наконец, возымели действие. В его тупом взгляде мелькнул испуг. Остановившись на минуту, я продолжал уже более дружелюбно:

— Но я уверен, что вы сумеете преодолеть свои заблуждения. У вашей жены исчезли все подозрения, так что сейчас уже нет никаких причин для развода, не правда ли?

— Да, да, — отозвался он, успокоенный, наверно, но столько самими словами, которых он, кажется, толком и не понял, сколько моим дружеским тоном. — Конечно, теперь уже нет никаких причин для развода.

Жена, которая, напротив, сразу сообразила, что опасность уже позади, так и просияла. Ее благодарность была моей единственной наградой за два потерянных вечера. Того Бахара сохранял все тот же угрюмый вид, но я додумал, что со временем все у них наладится. Я еще крикнул вслед жене:

— Пожалуйста, немного погодя зайдите ко мне! Посмотрим, действительно ли ваш муж; осознал все, что произошло!

Бахара знал, что я его начальник. Брак Кадидьи Каппори был спасен.

На этой неделе условия для эксперимента оказались очень благоприятными. На трех человек из десяти не поступило доносов; полиция тут же произвела аресты, и мы, таким образом, получили в свое распоряжение сразу троих. Начальник полиции Каррек сам присутствовал при разговоре с ними. Высокий и худой, с загадочным выражением прищуренных глаз, он сидел, откинувшись в кресле и вытянув перед собой длинные ноги, — сидел и ждал. Каррек был, безусловно, выдающейся личностью, из тех, про кого говорят “он далеко пойдет”. И хоть осанка у него была такая же расслабленная, как у Риссена, он никогда не производил впечатления человека сугубо штатского. И если расхлябанность Риссена шла от того, что он жил больше чувствами, чем рассудком, если он готов был скорее подчиняться, чем управлять, то в сгорбленной позе Каррека чувствовалось нечто иное — казалось, он копит силы для решающего удара. Выражение его сурового лица, блеск прищуренных глаз — все напоминало о диком звере, сжавшемся в комок перед последним, безошибочно настигающим жертву прыжком. Я не только почитал Каррека, но и возлагал большие надежды на его могущество, и будущее показало, что я не ошибся.

Арестованных вводили по одному. Двое из них оказались заурядными корыстолюбцами, с которыми нам до сих еще не приходилось иметь дела, — они просто-напросто польстились на деньги, которые якобы посулил шпион. При этом одна женщина еще доверительно рассказала об интимных привычках мужа, чем доставила нам с Карреком немалое развлечение. Впрочем, она была человеком, несомненно, образованным и неглупым, но беспредельно эгоистичным. Зато третий дал нам обильную пищу для размышлений.

Почему он промолчал, этого не понимали не только мы, но даже, кажется, и он сам. По всему было видно, что он вовсе не испытывал к жене той восторженной благодарности за доверие, которую мы наблюдали у одной из первых наших испытуемых. С другой стороны, и предложенная сумма его, видимо, не прельщала. Он дро-де бы и не отрицал возможности того, что его жена могла оказаться предательницей, и в то же время не был уверен, что все происходило именно так, как она говорила. В общем, в нем чувствовалась какая-то вялость или леность мысли, мешающая ему додумать все до конца. И если бы Каррек уже заранее не решил помиловать их всех, из-за этой своей инертности он мог бы серьезно пострадать. В сущности, именно такие люди и представляют опасность для Империи: пока они соберутся что-то предпринять, преступление уже совершится. Да и сама его нерешительность и сомнения свидетельствовали о полном равнодушии к благу Империи. Поэтому я ничуть не удивился, когда он, наконец, пробормотал:

— Ах, все это такие пустяки по сравнению с нашим делом!

Я навострил уши. Каррек тоже весь обратился в слух.

— С вашим делом? Но кто вы, собственно, такие?

Он покачал головой. На губах его блуждала бессмысленная улыбка.

— Не спрашивайте. У нас нет названия, нет никакой организации. Мы просто существуем, и все.

— Что значит “вы существуете”? Как вы можете говорить “мы”, если у вас нет ни названия, ни организации? Кто вы такие?

— Нас много. Не знаю, сколько всего. Некоторых я видел, но по именам почти никого не знаю. Да мне это и не нужно, и никому из наших не нужно. Мы просто знаем, что мы — это мы, и этого достаточно.

Кажется, действие каллокаина заканчивалось. Я вопросительно посмотрел на Риссена, потом на Каррека.

— Во что бы то ни стало пусть продолжает, — процедил сквозь зубы Каррек.

Риссен тоже кивнул. Я ввел еще одну дозу.