Кама с утрА. Картинки к Фрейду

Покрывшись мурашками, из-за волнения, пробежавшими по коже, я медленно потянула язычок молнии Кирилловых джинсов. Кирилл, увлекшись поцелуями, на минуту отвлёкся и пропустил этот момент. Бдительность притупилась, и я умудрилась не только расстегнуть штаны, но и сунуть под ткань руку… Пальцы запутались в зарослях курчавых волос, я осторожно просунулась дальше… но ничего не нащупала. Кир почему-то поёжился, будто ему стало то ли больно, то ли неприятно, и… аккуратно вытащил мою руку из своих трусов. Решив, что сделала что-то не так, я сжалась от стыда и больше не настаивала на поиске Кириллова члена.

— Найдётся когда-нибудь, — решила я про себя. — Не будет же Кирилл ходить в брюках вечно. Снимет рано или поздно. Вот и найду.

Маринке о случившемся я не рассказала. Впрочем, она и не расспрашивала, увлечённая собственными похождениями и впечатлениями.

Несмотря на некоторое удивление и откровенное разочарование, испытанное после экспериментов на диване, наши отношения с Кириллом развивались по восходящей. Мои родители радовались возможности спихнуть дочь в приличные руки, каковыми, безусловно, были руки будущего торгпреда. Мама с папой приложили немало усилий к тому, чтобы вырастить достойную советского торгпреда жену. С детства меня водили в кружки, где я училась играть по нотам на рояле, петь в хоре и танцевать бальные танцы. Воспитывали меня в строгости, желая отдать в руки мужу высоконравственной или хотя бы девственной.

— Девичья чистота и непорочность — залог успеха, — повторяла моя мама так часто, как раньше, наверное, твердили в семьях закон божий. А бабушка сопровождала меня в школу и в кружки, наверное, до пятнадцати лет.

Мои родители представляли собой образец советской морали. Хоть в учебник по домоводству. Папа был функционером, ну то есть работал где-то в управленческом аппарате, мама преподавала. Она носила блузки, застёгнутые под горло, папа, по-моему, спал в галстуке. Слово «секс» у нас в доме считалось ругательством. Когда на экране телевизора в самом приличном советском фильме, пара склонялась друг к другу, намереваясь поцеловаться, мама ладошкой закрывала мне глаза. Самого секса в семье не было, как его не было и во всей стране. Во всяком случае, я никогда не наблюдала хоть какие-то проявления нежности родителей, не считая, конечно, прикладывания друг к другу щеками в моменты прощания. Это было для моих мамы и папы верхом демонстрации чувств. Да, и для меня тоже.

Возможно, всё бы прошло по маминому плану, и из меня получилась бы высоконравственная жена, если бы… если бы во мне не вылезла неизвестно от кого передавшаяся чрезмерная сексуальность. Гормоны пёрли из меня, требуя удовлетворения постыдных на мамин взгляд желаний. Родители заметили, что их дочь перезревает. Наставления и поучения больше не могли сдержать её природу. Они забеспокоились — как бы чего не вышло?

Мама догадалась, что не выпихни меня сейчас в брак, я могу переспать с первым встречным… и пойти по рукам. Именно так она квалифицировала моё возможное будущее и именно этого боялась больше всего в жизни. Впрочем, страшнее этого была перспектива «принести в подоле». Ну, то есть родить неизвестно от кого. Я и сама этого боялась. Но мне непрестанно напоминали об этой опасности, всячески пугая последствиями, а потому я до судорог боялась хоть какого-то сближения с мужским полом. В шестнадцать лет я считала, что можно забеременеть, если мужчина меня обнимет.

Поэтому когда появился жених, тем более такой приличный, как Кирилл, мои родители забегались, проявляя активность, куда больше, чем сама невеста. Естественно, в понятие «приличный» для моих предков не входили сексуальные способности кавалера. Какая разница, каков размер его пениса или может ли парень им шевелить? В самом деле, разве в этом женское счастье? — определённо так полагала моя мама. Во всяком случае, я всегда была уверена в этом. Обсуждать же с ней такие вопросы не могло прийти в голову даже в состоянии наркотического угара или сильного алкоголического опьянения.