Камбэк

– Уже поздно. – На часах почти десять вечера.

– Ничего страшного, я всю неделю бездельничаю. – Он слегка касается моей руки, так что я едва чувствую это прикосновение. – Я бы с удовольствием прогулялся, если тебе нужна компания.

Я готова сказать «нет» по привычке, но он неловко переминается с ноги на ногу, как будто нервничает из-за того, что его могут отвергнуть. Джихун действует на меня успокаивающе, и я не возражаю против его компании. Его присутствие ощутимо, но ненавязчиво.

– Конечно.

Мы бредем по переулку. С каждым шагом мой страх за папу ослабевает. Мама сказала, что он поправится, и она не стала бы лгать. Джихун с пониманием относится к моему молчанию и спокойно идет рядом, с любопытством разглядывая окружающие дома. Он останавливается у одного из них с крыльцом, украшенным диско-шарами, и оборачивается, когда я указываю на машину, припаркованную перед домом – старый «шеви», ослепительную фантазию на колесах. Руль обшит искусственным мехом, а на приборной панели красуется маленькая фигурка гавайской танцовщицы.

– Даже не знаю, веселые это соседи или кошмарные, – задумчиво говорит он.

Мы не решаемся заглядывать в окно и двигаемся дальше, неспешно придумывая историю об этом доме и его обитателях. К тому времени, как мы проходим еще два квартала, она обрастает множеством сюжетных линий, включая потайной ход в подземную пещеру, космические корабли и фургон с тако[30], и, пока мы соревнуемся друг с другом в изобретательности, Джихун расслабляется еще больше. Когда я останавливаюсь и, вооружившись палкой, пытаюсь нарисовать на земле инопланетян в космическом грузовике с тако, он смеется так громко, что вспугивает кошку поблизости.

– Твои инопланетяне – сущие уродцы. – От его улыбки в уголках глаз появляются лучики морщинок и все лицо словно озаряется. – Дай-ка мне палку.

– Твои еще хуже, – говорю я, когда он заканчивает.

Он хмурится:

– И правда. Ну, это все из-за палки. Она недостаточно заточена.

Давно я так не смеялась, хотя душу и царапает чувство вины за то, что веселюсь, пока папа в больнице. Разве я не должна прятаться в темной спальне, несчастная и страдающая?

Джихун смотрит на меня сверху вниз. Мы стоим под уличным фонарем, и тени играют на его лице, подчеркивая геометрические плоскости и угловатость черт.

– Ари? – Даже его голос звучит иначе: мягче, что ли.

Я делаю шаг, но останавливаюсь, когда кто-то слегка тянет меня за рукав. Все его движения нежны и точны.

– Что? – спрашиваю я.

– Тебя что-то беспокоит.

– Ну, вообще-то мой отец в больнице, – огрызаюсь я. Ничего не могу с собой поделать. Лучшая защита – это нападение, когда дело доходит до чувств.

– Я знаю. Мне очень жаль. – Он не поднимает взгляда, и я неловко поворачиваюсь к нему лицом. Становится ясно, что мы не сдвинемся с места, пока я что-нибудь не изреку.

– Приятно прогуляться здесь, – наконец выдавливаю я из себя, глядя на небо, лишь бы не встречаться с ним глазами. Свет уличных фонарей затмевает все звезды, которые могли бы высыпать.

– Это хорошо. Тебе нужно отвлечься.

Я фыркаю.

– Нет, в том-то и дело. Разве это правильно – веселиться, когда он болен?

– Ты чувствуешь себя виноватой.

– Пожалуй.

– И что, по-твоему, тебе следует делать?

Три темные сосны частично скрывают ворота перед домом через дорогу.

– Не знаю. Сидеть дома и грустить из солидарности?

– Это обрадовало бы твоего отца?

Ну как тут не рассмеяться?

– Только если я при этом буду работать. Иначе он счел бы такие посиделки пустой тратой времени, тогда как я должна пытаться получить повышение.

Я снова пускаюсь в путь, не желая вдаваться в подробности. Люди с хорошим чувством такта не стали бы развивать эту тему, понимая, насколько она деликатная. Но, видимо, Джихун не из их числа.

– Он хочет, чтобы ты добилась успеха.

– Можно и так сказать. – У меня такое чувство, что я могла бы обмотаться гигантским красным флагом, чтобы предостеречь Джихуна, но он проигнорирует и этот знак, лишь бы докопаться до сути чего-то, что он считает важным.

Мы поворачиваем налево и попадаем в небольшой парк. Я бы никогда не отважилась пойти туда ночью одна, но с Джихуном чувствую себя в безопасности. Мы шагаем по ярко освещенной тропинке, пока она не упирается в березовую рощицу. На мгновение я останавливаюсь на развилке, прежде чем решаюсь идти напрямик.

– Мои родители хотят того же самого, – говорит он наконец. – Чтобы я добился успеха. Ты знаешь, что моя мать и мать Ханы – сестры?

– Знаю. Они похожи?

Он издает неопределенный звук, который я принимаю за согласие.

– Я вырос в Пусане, но еще подростком мечтал получить художественное образование в Сеуле. Мои родители были против этого. Они хотели, чтобы я остался в школе, а потом поступил бы на стабильную государственную службу, которая кормила бы меня всю оставшуюся жизнь.

– Ты живешь в Сеуле, так что, полагаю, проигнорировал их пожелания?

Джихун пинает камешек, попавшийся под ногу.

– Когда я уехал, было много драмы. Мать целый год отказывалась разговаривать со мной. Всякий раз, когда я звонил домой, отец говорил мне, как он разочарован моим выбором.

– Тем не менее ты стоял на своем.