Камбоджа Живой дневник

– это ж их отцы разбомбили тут полстраны, к чертовой матери. Вон ползет безногий старик, через улицу, нищий – просить милостыню – таких тут полчища, после бомбежек 70-х – и просит милостыню – у кого? у того самого молодого американца, чей отец… Ну и так далее.

Думает ли американец об этой кармической ситуации? О том, кем по буддийским канонам стал в следующей жизни его предок? Безногой рыбой? Червем? Креветкой, которую он в данный момент поглощает? И кем станет он сам? До сих пор жалею, что не затеял с ними разговора на эту тему.

День пятый, Пномпень

Пару дней назад я написал, что Пномпень – это большой город. Я ошибся, поскольку не видел его окраин. Это не просто большой город, это многомиллионный муравейник. Гигантский сгусток живой – людской – и мертвой, бетонной, материи.

Город, в котором полчаса можно простоять в пробке из одних мотороллеров.

Днем площади города забиты людьми, причем сразу на трех уровнях.

Первый составляют те, что на мотоциклах. Второй – кто стоит в кузовах, как карандаши в стакане. И третий, народ в окнах домов, глазеющий сверху на трафик.

Ощущение, что попал внутрь муравейника, правда.

Людская масса движется, колышется. Девушка лавирует в пробке и пишет

“смс”, одновременно. Но движение хаотично только на первый взгляд.

Камбоджийцы, как и большинство людей в Юго-Восточной Азии, обладают фантастической интуицией. То есть чувствуют на два шага вперед, и способны к гениальным решениям в самой безвыходной, сумбурной системе. Глядя на муравейник, я думаю о том, что с такой интуицией, с таким внутренним знанием эти люди, подучившись в американских университетах, запросто приберут мир к рукам – если захотят, конечно.

И что если рвануть через площадь с закрытыми глазами, мотобайк пройдет сквозь трафик как нож сквозь масло. Как в сказке.

В Москве. Архитектуры в городе, помимо древних храмов, нет.

Старинные двухэтажные дома, обвитые балконами, во французском колониальном стиле, изуродованы азиатским бытом до неузнаваемости.

Современные богатые отели представляют собой убогую, как в Москве башенки, стилизацию под древний стиль. Особое впечатление производит новая муниципальная застройка, жилье, эти приземистые каменные джунгли, коробки, перенаселенные муравейники. Стены таких домов как будто несут следы обстрелов, они изъедены дырами, трещинами. Однако это не пулевые отверстия, это обычное воровство цемента. Его в процессе строительства не докладывают в бетон, отчего бетон становится хрупким. При сдаче такой дом выглядит идеально, но уже через несколько лет его словно поражает страшное кожное заболевание.

Это начинается эрозия, разрушение. От сотрясений и напряжения – перенапряжения – в бетоне образуются дыры, поры. Влага, чья концентрация в сезон дождей немыслима, проникает к железному каркасу несущей конструкции и разъедает ее. Так что еще через пару лет такой дом стоит только “на честном слове”. И вот-вот рухнет.

Сегодня я попросил Сована отвезти меня в деревню ткачей. Когда-то, давным-давно, в одном романе я прочитал фразу: “Мы любили гонять на мотоцикле по деревне ткачей в Камбодже”. Что это была за книга, не помню. Но фраза, сказанная с восторженным апломбом, засела в голове.

Чтобы выгнать ее оттуда, следовало выкурить трубочку-другую – и найти эту деревню.

За городом путь лежал вдоль Меконга (Пномпень стоит на слиянии

Меконга и его притока, реки Тонле-Сап, которая в сезон дождей из-за разбухшего Меконга часто поворачивает в обратную сторону). Через полчаса мы свернули с трассы, пересекли пальмовую рощу. Под колесами пошла проселочная дорога. Ее красно-бурый цвет – в сочетании с зеленью пальм – это классическая цветовая гамма здешних мест.

Палитра, которая навсегда въедается в сознание.

Меконг прятался за домишками, время от времени широкая вода мелькала в створе переулка – и исчезала снова. Только болотный запах говорил о том, что она рядом. Это была единственная улица на всю деревню, или несколько деревень, не знаю. Они просто перетекали одна в другую, и пока мы ехали – десять, двадцать минут – деревня не кончалась, длилась. Пока я, наконец, не услышал то, что искал.

Это был отдаленный стрекот, стук. По мере приближения он усиливался, становился громче и отчетливей – словно в деревне жили не люди, а огромные цикады. Так оно, в сущности, и вышло. Дома, стоявшие на сваях, скрывали под навесом десятки, сотни ткацких станков. Самих машин видно толком не было. Какие-то деревянные рамы мелькали там, в темноте. Двигались как перепонки, как крылья. И звук, стук – деревянных поверхностей друг об друга. Вроде тысячи кастаньет, только суше, четче. Он шел волнами, этот звук – ниоткуда. Подступал и накрывал с головой, а потом как волна отпускал, откатывал. И надвигался снова.

В сущности, мы не ехали, а плыли на волнах этого звука.

День шестой. Пномпень – Сием-Реп