Камбрийская сноровка

— Потому, что моя она восемь часов каждый день. Потом — чужая: вечернего мастера и ночного. Ночным быть плохо: человек не сид, ночью спать должен. Опять же, расход на масло для ламп. И все равно не так светло… Правда, наш ночной привык. Говорит, воздух прохладней — плюс. Каждое утро от него принимаю хозяйство — под приложенный палец. Мол, ничего не утрачено. Потом так же сдаю вечернему. Хлопотно, но спокойно. Зато еще два добрых человека с того же горна и молота кормятся. Сытно! Сами знаете цены. А я делаю восемь мечей каждый день… И все берет сида. Цену как объявила — не снижает. Чего еще желать? Ну, это мне. Но и вам стоит подумать: мой меч в бою не хуже сварного будет. А что после битвы иззубренный и тупой вручную не заточить — так берите новый, задешево! Моих десятка три за один ваш выйдет…

Вышли. Окта заметил — у короля на лбу густой пот, будто не на весеннем ветерке стоял и издали на чужой труд любовался, а вкалывал у самого горна… Пенда промакнул лицо краем плаща. Сказал:

— Пощупал… Словно пальцы оторвало! Понимаешь, что такое восемь мечей за утро?

Расчет простой — для того, кто озаботился изучить сидовские цифры. За день — двадцать четыре. Десять больших молотов дадут в день двести сорок. Сорок рядов по шесть человек: такой отряд на поле боя заметен! Дует ветер, течет река, кормятся люди — и, как река, течет на врага бесконечная колонна воинов. За месяц — легион. Не знамя, как в Британии — настоящий, римского штата. Вот и все о знаменитом греческом контракте! Прищурь глаза — увидишь: месяц, и безоружные ополченцы вооружены не топорами даже — сплошь мечами, прикрыты стеганым доспехом. Еще месяц — у каждого прибавятся простой щит и копье. Еще месяц — на каждом шлем…

Не такой, как взяли в походе на саксов — полоски накрест, поверх кожа. Не клепаный из четырех частей — у короля такой, и у самой Немайн! Сейчас делают такие, каких никто прежде не видел: кованые из одного куска. Клепаный, понятно, настолько прочен, насколько крепка самая слабая заклепка. Поди их все проверь! А этот врагу надо прорубать. Или вминать — но, опять же, цельный кусок, а не рвать заклепки.

Ткацкие станки проверять не стали. Сунулись только в валяльни. Труд сукновала — один из самых тяжких… Только и здесь мастер больше смотрит за машиной, чем занимается ручным ремеслом. Да сила ветра вместо силы воды: сукновальня не меха, остановится на время — горе невелико. И никакой волшбы, не считая машин. Только огромные деревянные столпы, словно великаньи ноги, пинают тюки с шерстяной тканью. И не злы они вовсе, только их равнодушие страшней любого гнева. Попади под них человек — так же безразлично перемелют в кровавый куль… А вот у молота душа воинская, недаром оружием занят — он–то бьет то, что может держать удар.

А что у машин есть души, хоть не людские и не звериные — точно. Те же ветряки — без сомнения живые. Смотритель рассказал, что собранные без Немайн машины вышли неправильными, скрипели, словно бы зубами, ломались. Вернулась — и все вернулось. Если ветряк от начала правильный, ничего ему не надо, кроме ухода и ветра. Раз построил — служить будет и внукам… Заглядывала ткачиха: у их гильдии и на торговлю сукнами привилегия.

— Новеньким интересуетесь? — спросила, — Вот вам, чего не жалко: пуговица.

Ткнула в лиф платья. Ну, это Окта уже видел. Даже в церкви слышал проповеди: мол, теперь у блудниц, носящих платья с вырезом ниже ложбинки, нет оправданий, что детей кормят! Пуговицу–то расстегнуть недолго. Значит, благочестивая жена может и под горло застегнуться. А то, как сида, и шею захватить стоячим воротом. Лиф с застежкой на пуговицах — вот фасон, одобряемый Церковью.

Оказывается, это не столько для святых отцов, сколько для ткачих: это у них грудь в разрез норовит выскочить, а ведь за станком и королевы стаивают! Ткать гобелен — куда здоровей, чем губить глаза вышивкой. В Мерсии дамы додумались прелести отдельной полосой ткани прихватывать. Хорошо, только детей кормить мешает…

Так что до недавнего времени камбрийки мирились с поношениями в проповедях. Но если за обычным, стоячим, ручным станком выскочившая грудь ничем, кроме епитимьи, не грозит, то в Кер–Сиди станки новые, лежачие, и работают сами, не от человеческих рук.

— Утягиваться — тесно! — отрезала камбрийка. — Пуговки лучше… А потом, мы, конечно, добрые христианки и ничего такого на уме не имеем, но петелька может и соскочить. Случайно! Главное, не на рабочем месте. Иначе… Открывали мастерские — Эйра–ригдамна пела песнь машин! Немайн сама хотела, но упросили сестре доверить. Голос Неметоны — оружие. Понятно, что постарается никого не задеть — а вдруг? Так же, как с машинами:

Помни, наша жизнь — слепой закон:
Не умеем мы жалеть, прощать, любить.
Обиходишь — будешь награжден.
Подведешь — не поколеблемся убить!

Титьку оторвать — только так. Мастерская — не место парней завлекать!

— Не страшно рядом с чудищем таким?

— Не–а! — и снова пропела: