Камчатка

Доселе прыжок в бассейн означал для жабы неизбежную смерть. Они безуспешно искали точку опоры, чтобы выпрыгнуть. До изнеможения плавали по бассейну кругами, натыкались на стенки и, обессилев, шли ко дну. Антитрамплин давал им шанс. Если жабы до него доплывут, то смогут залезть на деревяшку, отдышаться, взобраться повыше и так добраться до верхнего конца доски, а потом, если им захочется, прийти опять поплавать.

Некоторые все равно погибнут. Не заметят доски или не поймут, какой от нее толк. Но самые везучие жабы воспользуются антитрамплином и спасутся, а самые смышленые из них запечатлеют в своих крохотных мозгах (в те времена я еще был ламаркианцем) возглас «эврика!» и спасутся во второй и в третий раз, и их потомки родятся уже с этой «эврикой» в памяти и будут знать, что предпринять, что искать всякий раз, когда сваливаешься в бассейн, который был для твоих предков гибельной пучиной.

– Когда тебе ничего не остается, кроме как измениться, ты меняешься. Приспосабливаешься ко всему. Нам сеньорита Барбеито объяснила. Это называется «принцип необходимости». Жабы должны измениться, чтобы выжить. Им просто надо дать шанс – ничего большего они от нас не требуют, – сказал я Гному.

– Как по-твоему, мы Богу кажемся противными? Ну, вроде как мне – жабы? – спросил Гном.

– Готово, – сказал я, закрутив последний виток проволоки.

Теперь оставалось только ждать.

32. Кир и река

Когда один из любимых коней персидского царя Кира утонул при переправе через Гинд, Кир так рассердился, что решил наказать реку. Прервал поход на Вавилон, приказал своей армии: «Стой, раз-два!» – и велел воинам выкопать триста шестьдесят каналов, чтобы отвести по ним воды Гинда. Кир хотел, чтобы воды реки затерялись на равнине, застоялись в болотах и низинах, а по основному руслу тек бы лишь жалкий ручеек. Мера унижения, которому царь хотел подвергнуть реку, была четко установлена: пусть женщина, переходя Гинд, не замочит даже колен.

Обычно эту историю приводят как пример всесилия Кира – царя, который из мести за коня изуродовал реку и принудил своих воинов к рабскому труду. Командующий самого сильного на свете войска – когда его лучники спускали тетиву, тучи стрел застилали солнце, – Кир наказал бы и само дневное светило, если бы захотел, а заодно и луну.

Но я всегда понимал историю Кира по-своему. В детстве я считал этого царя невеждой и дураком. Невеждой – потому что он приписывал Гинду одушевленность и злонамеренность. Река никак не может быть убийцей, тем более сознательным; река – это лишь река. Дураком – так как из чистого каприза Кир едва сам себе не сорвал планы – заставил воинов работать лопатами, стирая руки до мозолей, так что потом они не могли держать мечи и луки. Хоть история об этом и умалчивает, но при рытье каналов многие наверняка умерли. Никакому другому коню в истории не воздавались такие безумные почести.

Шли годы, и мое отношение к Киру становилось менее категоричным. Поначалу он виделся мне царем варваров: отдавая приказы на каркающем, зловещем наречии, он теребил свою бороду, заплетенную в диковинные косички. Его решения можно было объяснить лишь нечеловеческой логикой величайших правителей и воинов. Но утекло много времени (есть реки, которых не остановить даже Киру), и, когда я перечитал историю персидского царя, он уже не показался мне загадочным и чуждым, как инопланетянин. Он был похож на многих моих знакомых; их роднила одна особенность человеческой психики – жажда наращивать и наращивать свою власть, даже не спрашивая себя, что она им дает и как ею следует пользоваться. Люди, обладающие такой большой властью, как Кир (военной, политической, экономической – разницы тут нет), обычно забывают, что власть предполагает ответственность. Им нравится думать, будто они сами никогда ни в чем не виноваты – все зло, дескать, исходит от других. Отвести реку в сторону проще, чем признать правду; Кир не желал понять, что конь не утонул бы, если бы он сам не погнал его на переправу.

Много таких киров я встречал сам, о других слышал. Некоторые забыты – о них написано лишь в книгах, которых уже никто не читает. Другие дышат одним воздухом с нами и ездят по тем же самым улицам, что и мы. Пускай теперь они живут в дворцах, окруженные почетом, – время поступит с ними так, как обошлось с Киром. Те, кто рвется к власти и обращает ее во зло, – точно монеты без оборотной стороны. За них ни на одной бирже не дадут и ломаного гроша.

Именно о Кире я подумал, воскресив в памяти историю с трамплином, который мы установили в бассейне. Связь между этими двумя фактами неочевидна, но это не значит, будто ее не существует; нам не видно, как переплетаются под землей корни деревьев, – но они там есть.