Камчатский Декамерон (СИ)

Смеркается, и Володя включает фары… «Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над болотами!..» Подстать было и у меня на душе… Я думал о том, что не увижу Ирку теперь месяца полтора, а то и два, и мысль эта вызывала невыразимую тоску. Я представлял, как она, отделавшись от гостей, выйдет с сигаретой на площадку и позвонит в мою дверь. Раз, потом ещё раз. Но никто ей не ответит. «Чёрт!.. Где его носит!» — подумает она, и праздник уже будет не в праздник… Через какое-то время она выйдет опять, потом снова. Но моя дверь так и не откроется.

Рядом крутит баранку и весело матерится неунывающий Володя.

— Ну, Дремучий! Ну, мудило! — со смехом начинает он очередную историю из жизни нашего бессменного заведующего обсерваторией Дремучева, бывшего в устах своих подчинённых личностью легендарно-анекдотической. — Поехали, значит, мы на праздники в Большерецк, за уйком, на этом вот газоне. С вечера поехали, с ночевой. Чтоб с утра, значит, его мешками грести. Говорили, что уйка этого там сейчас — ну, до жопы, воды не видно — одна рыба. Да!.. А там мороз уже — я те дам!.. Снегу-у — тра-та-та!.. Ну, на складе спальники ватные получили: новые, чистенькие — класс! Дремучев распорядился… В общем, всё по уму! Да-а… Приехали уже ночью, чайку попили — и спать, в кунге… Мешки спальные тёплые — нормальный ход!.. А я смотрю — Дремучий лезет в мешок прямо в ботинках! Ну, ему и говорят: Борис Степанович, спальники-то чистые, вы бы хоть ботинки сняли. «Ничего!.. — отвечает. — Они у меня НОВЫЕ!..»

Я хохочу от души: очень уж это в духе нашего дурака-начальника.

— А рыбы-то хоть взяли?

— Две наважки, тра-та-та — на жарёху!.. А уёк, мать его, отошёл — в тот день не было…

— Нормально смотались — за триста километров!

— Так бензин-то казённый!..

…Так за болтовнёй, в мерном, усыпляющем урчании мотора и покачивании кабины проходит час, и вот уже ручей, у которого всегда все останавливаются. Где-то на вершине сопки бьёт ключ и стекает вниз, к дороге, под которой для него проложена труба. Володя глушит двигатель, и мы выходим в промозглый сумрак, пьём воду, которая в ключе необыкновенно вкусна, и смачиваем лица, прогоняя сон. «Хороша, сволочь! — говорит Володя. — Особливо с похмелья!» Ну, похмелье-то у него — состояние, так сказать, перманентное. …И вдруг я понимаю, почему его понесло в лес за шестьдесят километров на ночь глядя, хотя мог бы легко поехать и утром: в экспедиции всегда имеется «спиртовое довольствие» — для приборов и прочих «медицинских» целей, — и Володя мой крепко надеется, что у инженера Кашина, которого я должен сменить, что-то осталось. «Алкаш чёртов, — думаю я, но уже как-то беззлобно, по инерции, — такой вечер испортил!»

Я отхожу в сторону и кутаясь в «аляску», замираю во влажной тишине, вслушиваясь в тихое журчание ручья, которое завораживает. Клочковатый туман спускается с сопки и выползает из таинственно чернеющих зарослей, круто уходящих вверх; сквозь него на не совсем ещё тёмном небе видно бледное пятно луны; вокруг уже темно и жутковато. Я цепенею в каком-то трансе растворения в ночной природе, но тут Володя начинает мочиться, шумно выпуская газы, и — всё: «чуйство» оскорблено, магия исчезла! «Так его, болезного! — усмехаюсь я над собой. — Так его, эстетствующего! …Но тебя, Вовик, я тоже достану!»

— Чего тебя понесло-то на ночь глядя? — начинаю я провокацию, когда мы снова трогаемся. — Я думал, с утра — в обсерваторию, подам Дремучеву заявку, получим спирту… И поехали бы, как белые люди!

Володю буквально перекашивает:

— А ты чего, не получил?..

— Когда-а??

Володя начинает как-то странно дёргаться, подобно роботу, которому поступили противоречивые команды: то ли разворачиваться, то ли продолжать движение. Я пресекаю эти колебания:

— Э-э! Ты чего? Вперёд, неразумный брат мой! Только вперёд! Кашин уже который день без хлеба!

— Эх, ё…! Тра-та-та!

— А вообще, ты прав: от этого алкоголя — сплошной вред, — прикалываюсь я.

— Да иди ты! — моего Володю не узнать, лицо убитое. — …А может, у Кашина осталось, — раздумчиво произносит он.

— Ну, это вряд ли! — жестоко рушу я его надежды. — Кашин и сам выпить не дурак. Раньше надо было думать!

Шофёр мой печально замолкает. Ничего, пусть помучается Вовик! На себе почувствует, как кайф ломать.