Ровно в 2 часа к подъезду Эрмитажа подъехал знакомый уже читателю блондин. Вместе с ним, немного погодя, приехал и другой господин. Это был также блондин довольно высокого роста, одетый очень щеголевато. Лицо новоприбывшего, смолоду, вероятно, очень красивое, теперь производило не совсем приятное впечатление. Это была сильно потертая и истасканная физиономия, на которой легко можно было видеть следы веселой жизни и разгульных, бессонных ночей. Небольшие белокурые усы его были слегка закручены, большие, серые, навыкате глаза смотрели лениво и немного самодовольно.
— Отдельную комнату, получше, — скомандовал тучный блондин кланявшимся официантам.
— Пожалуйте-с, направо-с.
Оба новоприбывшие взошли в небольшую комнату, посередине которой стоял накрытый снежной белизны скатертью стол с несколькими приборами.
— Подай карточку, да когда приедут сюда две дамы и будут нас спрашивать, то проводи их прямо сюда. Затем дай водки и принеси закусить икры, балыка и там чего-нибудь получше.
— Слушаю-с.
Официант исчез.
Оба блондина прошлись по рюмочке, затем тучный блондин стал обдумывать завтрак. В это время появились Адель и Соня.
— Позвольте представить вам, m-lle Адель, одного из наших общих знакомых, Николая Семеновича Орсохова, — смеясь, рекомендовал тучный блондин своего знакомого.
— А! мы уже знакомы, — улыбнулась Адель.
— Быть может, не довольно близко? — настаивал тучный блондин.
— Мы не могли счесть отделявшего нас расстояния, — ответил Орсохов, пожимая руку Адель и Соне.
Адель засмеялась. Соня вспыхнула.
— Вы очень мило острите, m-r Орсохов, — заметила она.
— Очень рад, если вы это находите.
Разговор завязался живой и бойкий.
— Ну уж ножик, — говорила Адель, разрезывая дымящийся ростбиф, приготовленный a l’anglais[4].
— А что?
— На нем можно доехать верхом до Петербурга и не обрезаться.
— Значит, он все таки острее языка m-r Орсохова, — вставила Соня.
— Во всяком случае, им удобнее зарезаться, чем вашими остротами, — быстро ответил Орсохов.
Все засмеялись.
Пенистый портер полился в стаканы. Затем последовали устрицы с рейнвейном. Добрались и до шампанского.
— Господа, — провозгласил Орсохов, — тост за здоровье всех цветов.
— И камелий в особенности, — добавил другой блондин.
— За поощрителей садоводства, — ответила Соня.
— За здоровье их карманов, — добавила Адель.
Все выпили.
Исчезли еще две бутылки. Разговор становился живее и откровеннее. Парочки разместились: Адель о чем-то шепотом разговаривала с Орсоховым, толстый блондин сидел рядом с Соней, обняв ее за талию.
— Господа, поедемте в парк, — предложила Адель.
— Что же мы там будем делать? — рискнул заметить Орсохов.
— Поедемте, поедемте, — крикнула Соня.
Четверо собеседников поднялись с мест и, расплатившись, направились к выходу.
В то время, когда Соня, которая шла последней, выходила из дверей гостиницы, по тротуару проходил очень молодой человек, так лет двадцати с чем-нибудь, с очень живой и выразительной физиономией; увидя Соню, он остолбенел и остановился на месте.
— Неужели это вы? — тихо спросил он.
Соня подняла глаза и яркая краска залила все лицо ее. На минуту она было остановилась, видно было, что в ней происходила некоторая борьба, но в это время тучный блондин обернулся, раздался голос Адели; Соня потупила глаза и, не поднимая их, решительным шагом пошла к коляске мимо молодого человека.
Кучер ударил по лошадям, коляска полетела, только один молодой человек долго еще стоял на одном месте и смотрел вслед экипажам, хотя они давно уже скрылись из виду.
Глава II
КАМЕЛИЯ И ЛЮБОВЬ