Камелия

— Мы узнаем это только тогда, когда Эдварда поймают и он во всем признается, — сказала Хелен. — Но я должна тебе еще кое-что сказать, потому что с этим связаны мотивы Эдварда. Я превратилась в ничто, когда вернулась из Англии после того, как поругалась с Бонни и попрощалась с тобой. С того момента, как я покинула тебя, Джона и Бонни, я постоянно страдала от депрессий. В первые четыре года я кое-как справлялась, потому что Бонни писала мне письма и я могла в любой момент позвонить. Но как только я потеряла с вами связь, мне стало очень плохо. Тогда мне помог Эдвард. Он был таким другом, о котором можно только мечтать. Я думаю, что, когда он узнал правду о твоем рождении, он решил, что я стала такой из-за страха разоблачения. Если бы он признался мне, что знает правду, я объяснила бы ему, что мое психическое состояние ухудшилось из-за горя, а не из-за страха. Тогда у этой истории был бы другой конец.

— Бонни сказала Магнусу и Джеку, что они мои отцы, ради того, чтобы привлечь к себе внимание?

Хелен была удивлена и одновременно тронута проницательностью Мэл.

— Да, думаю, да, милая. Понимаешь, именно ко мне она обращалась, когда была в беде или когда ей нужно было подтверждение того, что ее любят. Мне грустно думать о том, что ей пришлось связаться со своими прежними любовниками и поломать их жизни только ради собственного удовольствия, учитывая то, что у нее был муж, который ее боготворил. Бонни — это Бонни, импульсивная, взбалмошная, смешная выдумщица. Но все же я понимаю, почему она это сделала. Надеюсь, ты тоже?

Мэл кивнула. У нее в горле застрял комок. Хелен была такой же, как говорил Магнус, — великодушной, честной и щедрой. Последнее замечание о Бонни говорило о многом: это было доброе и правдивое описание.

— Мы можем стать друзьями? — тихо спросила Хелен. Она смотрела на Камелию так, как будто от ее ответа зависела ее жизнь.

— Я не знаю, кем мы можем стать, — честно призналась Мэл. — Здравый смысл подсказывает мне, что я должна радоваться. У меня есть мать и дедушка, нашей любви с Ником ничего не угрожает. Но я все еще в шоке и немного разбита.

— Еще бы. Новая семья никогда не сможет смягчить боль утраты после смерти Бонни, и мы никогда не сможем ее заменить.

Мэл кивнула.

— Думаю, что да. Я любила ее. Она была не очень хорошей матерью, не считая того времени, когда был жив отец. Но нам было весело вместе, и это было так приятно.

— Я тоже ее любила, — нежным голосом проговорила Хелен и дотронулась до шрама на щеке Камелии. — Я тоже ее любила. Ты и я — мы видели другую Бонни, которая скрывалась под маской алчности и коварства. Он была как бенгальский огонь — слишком горячая для того, чтобы ее можно было успокоить прикосновением, но яркая и красивая. Мы обе страдали, потому что заботились о ней, но, наверное, это поможет нам обеим.

— Она не хотела бы состариться и сморщиться, — вздохнула Мэл. — А если бы она осталась жить, она уничтожила бы всех нас так или иначе.

— Где бы она сейчас ни была, я уверена, что она смеется над всем этим, — улыбнулась Хелен. — Может быть, если мы будем думать об этом, мы сможем это пережить.

Они обе замолчали. Мэл вспомнила ту ночь на Фишмаркет-стрит. Ей было тогда пятнадцать лет, она плакала из-за того, что толстая и некрасивая. Бонни успокоила ее, сказав, что когда-то у нее была подруга, которая тоже была толстой, но потом превратилась в красавицу. Теперь Мэл понимала, что сердце Бонни не ожесточилось по отношению к Хелен. Эдвард, должно быть, убедил ее в том, что поможет им встретиться.

— Я хочу обнять тебя, но не могу, — вымолвила Мэл и отвернулась, чтобы не видеть эти большие грустные глаза.

— Мир был сделан не за один день. Я носила тебя девять месяцев и держала тебя в своем сердце все двадцать четыре года, — сказала Хелен дрожащим голосом. Она встала и отошла от кровати, на которой сидела Камелия. — У нас еще вся жизнь впереди. Но сейчас тебе нужна не новая мать.

— А кто? — Мэл подняла голову. Хелен улыбалась.

— Любовный роман, — ответила она, игриво блеснув глазами. — У моей тети Марлин был сильный характер. Она всегда рекомендовала это средство от всего, начиная выпадением волос и заканчивая мозолью на пятке. Наверное, мать не должна говорить такое своей дочери, но я пока что не заслужила это звание.

Глава двадцать шестая

Сэр Маелз сидел на стуле с высокой спинкой у камина на первом этаже в гостиной, Мэл расположилась рядом с ним на диване, ее забинтованная нога в толстом носке лежала на маленьком стульчике. Похолодало. За окнами ветер гонял осенние листья, поэтому, даже рискуя показаться сэру Маелзу легкомысленной, Мэл надела джинсы и красный свитер.

Вестминстерские часы на каминной полке показывали одиннадцать часов, и хотя сэр Маелз говорил не умолкая уже с половины десятого, по резкой манере его разговора Мэл поняла, как сложно ему давались признания.

— Вы не должны чувствовать себя неловко или стыдиться чего-то, сэр Маелз, — вежливо сказала Мэл. — Я все понимаю.