Камень астерикс(Фантастика Серебряного века. Том III)

Сказала вторая, — Креола, дочь тихих равнин:

— Женщины!.. В моей любви я всегда подчинялась ему, господину своему. В глаза его покорно заглядывала я, чтоб видеть, каковы желания повелителя моего… Когда он был грустен, я пела веселые песни, чтоб утешить его… И во всем старалась угождать ему, — не было около него человека более преданного, чем я…

Помню, раз в гневе он ударил меня, и я снесла, — я не проклинала руки, причинившей мне тяжкую боль. Ибо я думала, что ему будет стыдно, и он уже не станет более оскорблять меня.

Но чем преданней служила я и чем покорней была, тем дальше он отходил от меня сердцем своим, и тем требовательнее становился сам. Ради других женщин он покидал меня и опять возвращался, и я принимала с радостью и болью его.

Теперь уже год — как он ушел, и вот нет его… Не знаю, где он и что с ним, и вспоминает ли он меня… Но я… я еще помню его…

Сказала третья, — Хилия, дочь сурового севера:

— В доме отца моего ярко горел очаг… Помню, — нас было два брата и три сестры, и мы сидели перед дрожащим красным пламенем, а мать слагала нам красивые баюкающие сказки… Темные ели за окном качали снежные лапы и грозились, — а мы слушали, слушали…

Потом я вошла в дом сурового человека, который запер за мною дверь, — не желая, чтобы кто-нибудь из других мужчин видел меня… Вечером он возвращался домой, и я должна была развлекать ласками того, кто кормил меня… И так в одиночестве проводила я целые дни у очага своего…

Я вспоминала мать и так хотела иметь детей. И у меня, наконец, родился сын-первенец, вливший радость и свет в пустоту моей жизни. У колыбели малютки напевала я песни свои, нежно ласкала его и забывала одиночество… А когда возвращался муж и видел, что я расточаю над колыбелью ласки свои, то стал ревновать меня к сыну, и жизнь моя наполнилась новыми терзаниями…

Еще у меня было два сына и две дочери… Дни и ночи я с радостью отдавала им, — и в муках и болезнях деторождения гасли силы мои… Морщины забот легли на лицо мое, а волосы раньше времени перевились серебром… И я уже не привлекала к себе мужа моего, потому что другие красивые и молодые женщины завладели им… Молча приходил он в дом и даже не хотел смотреть на меня… Но я переносила все ради детей своих…

Кровью собственного сердца я вскормила детей, тревоги и заботы о них изранили душу мою… И теперь что осталось мне?.. Первенец, которого я так любила за светлый ум и чистую душу, погиб в бою… Второй сын, за которого я так болела душой, — потому что он был порочен, — скрылся неизвестно куда, и вот уже более пяти лет я не получаю вестей о нем… А дочери все имеют мужей, и мне нет места в доме их… Мужа своего я давно потеряла, — еще при его жизни…

Сказала четвертая, — Фатьма, дочь востока:

— Когда я в первый раз увидела его, то тайный трепет прошел по моему телу, и я сказала себе в мыслях: вот тот, который даст тебе счастье… И с изобретательностью любящей женщины старалась завлечь его… Но он оставался холоден и равнодушен, как будто не замечал меня… Тогда обида стрелой пронзила сердце мое, и я сказала: «Ну, хорошо же!.. Все-таки я добьюсь того, что я хочу!..» Я пустила в ход все чары женской души, и толпы поклонников стали окружать меня… Тогда и он обратил ко мне свое лицо… Но я уже была зла на него, не прощала обиды и долго терзала его, наказывая за прошлую холодность. Наконец, сжалилась и склонилась к нему с душой, раскрытой для любви… Но уже он не хотел принимать меня.

Так попеременно мы мучили друг друга… Любим ли мы?.. Не знаю… Порою, кажется, я ненавижу его за жестокость и холодность, как никого не ненавидела в жизни… Порою же, кажется, готова стать его последней служанкой, чтоб быть вместе с ним… Так же и он… Любовь наша омрачена ненавистью, — и в ненависти пламенеет любовь… Когда мы далеко, то стремимся овладеть один другим, а когда приближаемся — то какая-то непонятная сила отталкивает нас. Не знаю, — есть ли это любовь, — но борьба наших страстей засасывает нас — как поглощающий омут, в котором нет спасения… Вот почему, женщины, я бежала сюда…

Сказала пятая, — Хлоя, дочь гор:

— Моя любовь была мимолетна, как дыханье ветерка на заре… Я встретилась с ним у ручья, когда поила коз… Глаза его были — как звезды в ночном небе, и голос подобен пенью свирели. Мы ни о чем не спрашивали друг друга, и я не помню, как оба мы очутились под сенью старых священных олив.

И день, и два, и десять дней он выходил к ручью…

Кто он, — я даже не знаю имени его… И не все ли равно?.. На одиннадцатый день он уже не пришел… Я искала его и звала, но в горах было тихо, — и только бедные козы прижимались ласково ко мне…

А теперь в моей душе пусто, как будто кто выпил ее до дна…

Когда все окончили рассказывать, то Урания поднялась с возвышения и, оглядывая собравшихся, заговорила с вдохновенным видом. Голос ее был тверд и певуче звонок, как голос юноши: