Камень Дуччо

– Искусство, – пробурчал Лодовико и скривился. – Видел я эту твою статую, когда мы приходили в ту лачугу, чтобы помочь тебе. – Он забрал чашку из рук Микеланджело. – Он же совсем голый.

– Большинство классических древнеримских статуй обнажены, отец.

– Но ты-то не древний римлянин! – сердито гаркнул Лодовико.

Монахиня шикнула на него.

– И живешь ты не тысячу лет назад, а сейчас, – продолжал сердиться Лодовико, но уже гораздо тише. – Разве ты не помнишь, как Савонарола грозил нам преисподней за такое позорище? Мы католическая страна, не забывай об этом.

– Бог создал человека по своему образу и подобию. Наши тела – это его воплощение. Так почему же нельзя воспевать божественное творение?

– Ты что же, сам не понимаешь, что статуя огромного мужчины с неприкрытым срамом непременно приведет в смущение отцов церкви? Ее же предназначают для украшения нашего собора, in nome de Dio. Может, ты прикроешь его срамоту каким-нибудь одеянием?

– Кого она приведет в смущение? – Микеланджело брызгал яростью, как горячая сковорода – кипящим маслом. – Флорентийцев? Эта статуя – дань моего глубокого уважения к ним. Или тебя?

Он без сил упал на свое ложе и прикрыл глаза. Он устал. А свой спор они продолжат потом.

Но продолжить перебранку им не довелось. Следующей же ночью Джовансимоне и его проклятая шайка снова устроили на кухне пожар. Буонаррото, как на беду, отсутствовал, и огонь быстро охватил весь дом. Соседи передавали по цепочке ведра с водой, чтобы не дать огню распространиться дальше, на другие дома, на город. Ведь если загорится Флоренция, то этот вселенский огонь окажется жарче всех костров Савонаролы вместе взятых, ибо он пожрет шедевры Донателло, Боттичелли и Джотто, составляющие великое достояние Республики. Погибнут дворец Синьории, Понте-Веккио и сам величественный Дуомо.

Когда Микеланджело, завернутый в больничное одеяло, добрался наконец к тлеющим останкам родного дома, с неба полил дождь вперемешку с мокрым снегом. На пепелище громоздились лишь гора почерневших деревянных балок и остов лестницы. Дом выгорел изнутри дотла. Микеланджело поднял голову к небесам, открыл рот. «Эти ледяные капли с небес, должно быть, застывшие слезы Господа», – подумал он.

Снег валил, не переставая, много часов подряд. Он накрыл улицы города и жалкое пепелище толстым белым покрывалом. Соседи давно разошлись по домам, семейство Буонарроти, нашедшее приют в церкви Санта-Кроче, пыталось обогреться и отдохнуть. Один Микеланджело все еще стоял посреди улицы и невидящими глазами смотрел на останки того, что еще недавно было его отчим домом. Он всегда считал, что его искусство никому не способно принести вреда, что своим творчеством он служит Богу и согражданам. Но вдруг его отец прав? Его руки все в шишках и мозолях, зрение начинает слабеть, он едва не умер в больнице. Его семья утратила достойное положение, состояние, а теперь еще и дом. Ради чего? Ради куска мрамора? Не удивительно, что Господь плачет, глядя на них.

Когда солнце едва показалось из-за горизонта и его первые лучи заиграли желтыми искорками на гладких белоснежных одеяниях города, Микеланджело принял решение. Отец во всем прав. Его искусство – дьявольское наваждение. Оно отняло у него все. Неважно, что Давид не окончен и что город уже планирует заказать ему еще двенадцать апостолов, едва он завершит своего колосса. Все это не имело значения. Пришла пора покончить с искусством раз и навсегда.

Леонардо

В размышлениях о смысле потерь и обновлений Леонардо прибирался на своем рабочем столе. Неужели он всерьез задумывался о том, чтобы завершить Давида, если Микеланджело так и не поправится или вообще отдаст богу душу? Сейчас, когда в городе только и разговоров о том, что Микеланджело покончил с ваянием, что он, по его словам, восстановит дом своей семьи и больше не вернется в искусство, Леонардо совсем не хотелось вооружаться резцом и доделывать статую. Пусть лучше этот Давид и воспоминания о нем тихо растворятся в тени истории. Тогда его собственный шедевр, который украсит залу Большого Совета во дворце Синьории, засияет еще ярче и стяжает еще больше славы.

Леонардо собирал и сортировал кисти, выкидывал обрывки старых бумаг, расставлял по полкам книги и одновременно задавался вопросом: отчего это всё, в чем обитает жизнь, так непрочно и так легко разрушается? Человек – смертью; семейный очаг Микеланджело – огнем пожара; Лиза – замужеством. Леонардо не раз видел, как живая энергия жизни уходит из нее, словно вода в песок, стоит появиться рядом ее супругу или кому-то из домашних слуг. В такие моменты Лиза напоминала ему сгоревший дом.