Камень и боль

– Я думаю только то, – ответил Микеланджело, – что Никколо считал дона Сезара единственным человеком, способным руководить, по его выражению, этим стадом – толпами продувных, трусливых, подлых и сбитых с толку людей, которых только он может повести к определенной цели, к созданию великой империи, о которой Никколо никогда не перестанет грезить; понимаешь, только дон Сезар – правитель, настоящий князь, какого требует наше время, князь, а не государишка!

Сангалло взволнованно встал, прошел взад и вперед по трактиру, потом опять шумно сел…

– Не говори этого! – сердито воскликнул он. – Никколо не такой. Он хорошо узнал, что за чудовище дон Сезар. Ведь он сам присутствовал при убийстве кондотьеров в Синигалии и писал об этом Синьории…

– Сезар для него князь, – возразил Микеланджело, – я хорошо знаю, потому что Никколо так гнушается людей и думает о них так дурно, что одного только Сезара считает способным установить в охваченной разбродом Италии порядок, он сам не раз говорил мне об этом, я только не могу повторить точно его слова. А теперь он предвидит его падение – и это для Никколо страшный удар, все время чего-то искать, и всякий раз быть обманутым в своем ожидании, и при этом слышать стоны нашей страны, мечтать о былом ее величии и – никого не находить! Такого положения мы с тобой, маэстро Джулиано, не можем даже себе представить…

– Кровавый Валентино, герцог Сезар… и наш Никколо, тертый калач? загудел Сангалло. – Это ты мне славную новость преподнес! Но именно потому я не успокоюсь, пока его не вылечу! Если он придет нынче на мой вечер траурной декламации – а он, конечно, придет, – так услышит, кроме причитаний Ромы, Афины Паллады и Венеры, еще причитанье флорентийца Никколо Макиавелли…

– Не делай этого, маэстро Джулиано! – взмолился Микеланджело, кладя руки на его руки. – Ты никогда не делаешь людям зла. Зачем же хочешь сделать зло Никколо?

– Я это сделаю! – загремел Сангалло. – Именно потому, что люблю Никколо, потому и сделаю! Разве нет другого выбора, как только между Содерини и доном Сезаром? Уже такие времена? Но ведь есть еще Пьер, князь-изгнанник, Пьер Медичи, наша великая надежда!

Микеланджело улыбнулся.

– Это только твоя надежда, маэстро Сангалло. А Макиавелли никогда не пойдет за Медичи.

– Так я его заставлю! – стиснул зубы Сангалло.

Микеланджело поглядел на него с нескрываемой горечью.

– Лучше не будем говорить об этом… Насчет Медичи мы с тобой никогда не сойдемся. Оставим это, маэстро Джулиано. А если ты нынче вечером начнешь вышучивать Никколо, и он захочет отшутиться… я боюсь, как бы между вами не возникла вражда, которую трудно будет устранить, потому что его шутка была бы, конечно, злой… Ты сам говоришь, что он был нынче ядовитый, как змея, и ты не хотел бы стать его жертвой… Если ты станешь раздражать его сейчас, когда он так расстроен, ничего хорошего не получится. Но я тебя предупредил, и больше не будем говорить об этом! Займемся лучше Леонардо… Подлей мне!

– Ишь какой ты решительный! – засмеялся Сангалло. – Пей, милый, ты прав, отложим политику до вечера, до этого траурного празднества… А сейчас поговорим о твоей работе. Кажется, дело идет к концу?.. А что потом?

– Потом исполню заказ для Сиены… и, кроме того, я подписал договор с каноником Санта-Мария-дель-Фьоре на статуи двенадцати апостолов…

Сангалло возмутился. Загремев, он вскочил и крепко схватил Микеланджело за плечи.

– Ты спятил! – крикнул он. – Пятнадцать статуй для Сиены… двенадцать для Санта-Мария-дель-Фьоре… да когда же ты кончишь?

– Не знаю, – прошептал Микеланджело.

Сангалло рассвирепел.

– Ты очумел, над тобой все смеяться будут! Неужели ты не понимаешь, что действуешь бессмысленно, безответственно. Тут дела на всю жизнь хватит… а ты одним росчерком пера взял и подписал. Надо бы тебе сейчас вот здесь, в трактире, хорошую взбучку задать. Обязательство на двадцать семь статуй! Да про тебя будут говорить, что с тобой серьезного дела иметь нельзя! Это с твоей стороны скверно, просто даже недобросовестно…

Микеланджело пристыженно опустил голову.

– Ничего теперь не поделаешь. Уже подписал.

Сангалло ударил кулаком по столу и чертыхнулся так, что кубки зазвенели.

– Не справишься! Двадцать семь статуй! Ведь это значит: ни одной удачной! Надо сейчас же расторгнуть договор! А ты собирался со мной в Рим. Чтоб и там тоже осрамить меня? Ну как ты рассчитываешь выполнить свои обязательства? Мы живем не при Козимо или Лоренцо Медичи! А в Риме ты принялся бы заключать новые договора без всякого стыда? И к тому же у тебя нет ни одного подручного, ни одного ученика, ты все хочешь делать сам… И двадцать статуй – еще прежде, чем кончишь Давида! Тебе не стыдно? Совсем с ума сошел? Но коли сошел, так один только я буду знать, что ты не в здравом уме подписывал, а другие скажут: мошенник!

Микеланджело покраснел.