Камень и боль

— Пьетро Риарио, — прошептал патер Квидо. — Кардинал Пьетро Риарио, отравленный венецианцами, любимый Сикстов племянник, которого Сикст сделать папой хотел, — герцог Миланский Галеаццо Мария должен был при этом военную помощь оказать и за это ломбардскую железную корону получить. Но Галеаццо убили катилиновцы, на его место сел Лодовико Моро, а кардинала Пьетро венецианцы отравили, это был для Сикста огромный удар, он никогда не мог забыть, всегда в самые тяжелые минуты свои шептал его имя, шорох ветра откликался, тени бежали, очень он любил Пьетро… И Пьетро появляется. Ходит по Ватикану в пламени, пишет огненные слова на стене и кричит… Об этом говорили уже при Иннокентии, а теперь, при Александре, еще пуще толкуют… И я видел, это было страшно, я побежал, стража на галерее догадалась, отчего я бегу, и тоже скрылась… многие из них видели кардинала Пьетро в пламени, он никому не причиняет вреда, только ходит по Ватикану и воет, воет в безумных мученьях… Это был ужасный человек, он держал целый двор проституток, поносил святую веру, странный был Сикстов замысел сделать его папой, но уж очень старый Сикст любил его… Я видел! А утром было найдено письмо от него, пеплом и углем написанное: дескать, уж скоро я уйду в места, откуда нет возврата, другой пришел мне на смену. Так там было написано. Показали письмо святому отцу, но его святость не боится привидений, у него есть сын дон Сезар, и любимый сын его, с которым у него связаны великие замыслы, герцог Гандии вернулся. Святой отец очень любит его, — от радости, что сын вернулся, не обратил внимания на письмо… Пришел мне на смену… Кого ж это он имел в виду? Лучше не думать! Много есть таких, которые достойны сменить в пламени кардинала Пьетро…

— Я слышал… — тихо промолвил Микеланджело, — я слышал о другом явлении в Ватикане…

— Ах! — поспешно перебил патер Квидо, схватив его за руку. — Не говори об этом! Я знаю, о чем ты! Призрак с древом креста на плече, а после него борозда в плитах пола, кровь на камнях, кровь от босых ног, паденье… паденье под ношей креста… молчи! Я знаю, о чем ты! Сикстов сон! Молчи! Молчи! Об этом нельзя говорить, об этом надо молчать, это слишком страшно.

Он был бледен.

— Два призрака ходят по Ватикану, — сказал Микеланджело. — Один в пламени, другой несет крест… разумей, кто слышит. Но кто уразумеет?

Патер Квидо сильно сжал руки.

— Больно много ты говоришь, Буонарроти! Я пойду. Но вижу, ты умней, чем я думал, флорентиец, — да кабы был еще поумней!.. Я знаю, как тебе можно было бы легко вернуться во Флоренцию и не так уж хлопотать все время о деньгах и работе… Собственно, из-за этого и зашел к тебе. Я понимаю, не очень-то приятно — жить на этой верхотуре, в тесной каморке и спать на одной кровати с брадобреем…

Франческо поглядел на священника растерянно, но тот ответил отчужденным, ледяным взглядом. Франческо смущенно опустил глаза. Выходит, он уж — не художник первым делом, а потом уже брадобрей? Выходит, уж не сотоварищ? Но ведь он хорошо пишет красками, слепил даже статую из глины, и патер Квидо это знает, сам об этом говорил, так почему же вдруг заводит речь о кровати брадобрея?

А патер Квидо продолжал:

— Нелегко найти замену канонику Маффеи. А святому престолу нужны точные сведения… дело идет о пробе, маленькой пробе… И ты сейчас же попал бы домой. И куча денег. Кстати, ты не хотел бы принять хоть малый обет и вступить в ряды духовенства?

— Один раз… — хрипло ответил Микеланджело, — один раз мне уж предлагали пойти в монастырь…

Патер Квидо махнул рукой.

— К Савонароле? Да? Как все там у вас? Глупость, мы бы тебя не стали делать монахом. Ты остался бы мирянином, принял бы только обет послушания, да и того бы не понадобилось, — что ты на это скажешь, флорентиец? А какая заслуга перед богом и церковью? Ты хочешь по-прежнему шататься по белу свету, не имея крова над головой, всеми пренебрегаемый, как странник, вечно зависящий от чужой милости, попросту как бродяга… или хочешь получить небольшую, но доходную церковную недвижимость за верную службу святому престолу? Я из нашего с тобой разговора узнал о тебе больше, чем ты думаешь, мы в Святой апостольской канцелярии умеем определять людей с первого взгляда. Ты отвечал мне все время очень удачно, у тебя быстрое соображение, свободная речь, хорошие манеры, не к лицу тебе каморка брадобрея, ни мошеннические проделки с кардиналом или каким-то миланским купцом, — что ты на это скажешь, флорентиец? Ну хоть для пробы, у тебя во Флоренции много друзей и знакомых, я уверен, что твои сведения были бы точны, к тому же ты, как художник, умел бы проникать в более чувствительные места, чем толстый каноник, а жизнь ты, как я слышал, ведешь строгую, упорядоченную, так что огненная старуха тебя у нас не пожрала бы. Ну, как решаешь?

— Один раз меня звали в монастырь… — ответил Микеланджело каким-то придушенным голосом, — а в другой раз требовали, чтоб я предал женщину. Я каждый раз отвечал: нет! Не предам ни женщину, ни город. Отвечаю тебе: нет!