Камень и боль

Тяжелый парчовый занавес сомкнулся за его быстро удаляющейся, наклоненной фигурой, торопливый стук посоха слышится уже далеко, а они все стоят, перепуганные, словно пройдя сквозь огонь. Они слышат, как папа торопится в свой рабочий кабинет — затевать новые военные походы, новые стройки и новые буллы, исправлять нравы орденов, возвращать монастырям дисциплину, рассматривать планы архитекторов, статуи и картины художников, добычу раскопок и оружие. Нет покоя старику, то и дело сменяющему папский паллий на панцирь воина.

Рим! Богатым и весьма славным сделаю я тебя, драгоценный камень божий, весь оправленный в золото, целый мир склонится перед твоим величием, не будет города прекрасней во всем христианском мире! И, вернувшись из первых походов против захватчиков церковных владений и Борджевых приверженцев, он принялся прежде всего за строительство в Ватикане, чтоб превратить этот каменный прибой башен, башенок, садов, тюрем, твердынь и церквей в резиденцию, величественную уже по внешнему своему виду. Но не успел приступить, как обнаружилось, что древняя базилика всего христианского мира — храм св. Петра — грозит рухнуть. Столетия и вихри, войны и пожары промчались по ее тысячелетним стенам, и было удивительно, что она еще стоит, до того покосившаяся, что расселины ее внушали папам страх. За много десятилетий до того папа Николай, пятый по счету с этим именем, хотел начать починку, да война помешала и другие заботы, а потом он умер. И другие собирались — и тоже умерли. А древняя базилика продолжала перекашиваться, наклонившись так, что, кажется, вот-вот упадет, как во сне Иннокентия Третьего — все здание церкви, пока не подпер ее человек в одежде нищего, по имени Франциск, родом из умбрийского города Ассизи. Столько пап хлопотало, а лучше не смотреть: стены трескались под тяжестью столетий, алтари расседались, фрески лупились, сырость ползла по стенам, которые потом обжигал и крошил зной, а из всех работ по восстановлению, начатых столько десятилетий тому назад, было закончено одно лишь небольшое возвышение в глубине храма, каких-нибудь пятнадцать стоп над полом.

Юлий Второй остановился перед этим ненужным возвышением, и лицо его застлала печаль. Он увидел церковь и увидел крест, опустившись на колени и закрыв лицо руками. Да, так повелось со времен Николая Пятого, родня, племянники и сыновья, девки, кутежи, частые войны — не во славу церкви, а ради богатства рода, — вероломства, святотатства, убийства, ложь, гнусности, Рим разграбленный, церковь униженная, море позора, волны крови. И страшный сон его дяди — Сикста — в ту ночь, перед конклавом, — по Ватиканским галереям ходит человек, у которого нет ни облика, ни красоты, кровавые следы босых ног на плитах, троекратное падение под крестом, виноградник мой избранный, я тебя выпестовал, и как же стал ты мне горек, — меня распинаешь, а Варраву отпускаешь! Папа стоял на коленях у покривившихся, расседающихся стен, белая борода его спускалась по сложенным рукам, молитвенно прижатым к самому подбородку. Да, так бывало, наверно, и раньше, но больше всего — со времен Николая… ах, этот лигуриец Парентучелли — за три года епископ, кардинал и папа! Пришел не только лигуриец Николай, пришли Платон, Сенека, Птолемей, а потом — Овидий, Гораций, Вергилий, лавина пергаментов и заблуждений. За находку оригинального текста Евангелия святого Матфея — пять тысяч дукатов, а за простой перевод Гомера — десять тысяч, папский двор уже не монастырь, не монашеский орден, а библиотека, пиршественный зал, академия. А в это время сотни тысяч стоят на коленях в Константинополе, ожидая лютой смерти под водопадом кривых сарацинских сабель и в слезах взывая к Панагии, пресвятой деве — о помощи и чуде.

В пламени рушится Византийская империя, напрасно умоляя Рим о помощи, ворота мира вышиблены, и несметные полчища магометан ринулись из своих пустынь в Европу. Величайшим наслаждением для Николая было расхаживать по библиотеке, которую он собрал с великим тщанием и ценой многих жертв, один зал полон греческих, другой — латинских рукописей. А на зубцах замка Святого Ангела качался труп Стефано Поркаро и девяти его катилиновцев. Потоп язычества из азиатских ли степей, из философских ли аудиторий — усиливался. А правил Николай, первый гуманист. Падало королевство за королевством. Он строил великолепные библиотеки, предпринимал дорогие раскопки. Но что осталось здесь, в соборе св. Петра, из всех этих начинаний? Возвышение в глубине храма на каких-нибудь пятнадцать стоп выше пола…