Камень. Книга 7

– Бедненький! – у девочек были круглые глаза. – А ведь тебе еще и в университет надо будет ходить! И домашку делать!

– Вот и именно, сестренки! За домашку я и переживаю больше всего…

* * *

В десятом часу вечера, когда я уже успел пригласить на завтрашнее мероприятие деда Михаила, выслушав от него упреки в том, что позвонил позже своего воспитателя, пообщаться и с Алексией, и с Викторией, и с Сашкой Петровым, и даже с братьями-курсантами, Прохор с Иваном предложили мне прогуляться. Прогулка, однако, надолго не затянулась и закончилась в Арсенале, на втором этаже в большой гостиной с накрытым столом. Из-за которого при нашем появлении поднялись военные разведчики и командир «Тайги» Лебедев.

– Алексей! Прохор! Иван! – воскликнул Литвиненко. – Прошу к столу!

Ясно, история с Афганистаном повторяется, происходит и «первое знакомство», и объединение «родов войск».

Мы уселись на предложенные стулья и выпили «по первой», причем Литвиненко, когда наливал мне водки, покосился на Кузьмина.

– Пару-тройку рюмок царевичу можно, – кивнул тот.

Через полчаса за столом царило уже полное взаимопонимание, а изрядно подпитый Лебедев, который явно хорошо «принял на грудь» еще до нашего прихода, тихонько жаловался Прохору на жизнь:

– Я же этого подлеца талантливого еще подростком помню, – он косился на Кузьмина, – сам его в нашу учагу принимал! А потом наставником был! Учителем! Это я его из всех неприятностей вытаскивал и перед руководством за все творимые бесчинства защищал! Я же его на свое место готовил! А чем он мне отплатил? Сначала, гад такой, дезертировал с поля боя, а потом столько лет над родным подразделением как только не издевался! И что мы имеем в итоге, Проша? Этот подлец с легкостью демонстрирует такой запредельный уровень нашего колдунского мастерства, который мне и всем остальным может только сниться! Понимаешь, обидно мне, Проша! Обидно и досадно! А кто Ванюша после этого?

– Кто? – хмыкнул воспитатель.

– Гад ползучий! – и без перехода: – Давай выпьем, Проша?

– За Ваню?

– За него, гада…

Кузьмин, сидевший рядом и все прекрасно слышавший, с улыбкой повернулся ко мне:

– Брюзжит старик, всегда таким был.

– А чего он так напился-то? – спросил я. – По поводу своего фактического понижения переживает?

В этот момент к Владиславу Михайловичу и Прохору протянули свои рюмки разведчики, совершенно при этом не интересуясь содержанием тоста, и на той стороне стола вновь воцарилось взаимопонимание. Кузьмин тоже отсалютовал рюмкой, но пить не стал и ответил мне:

– Да нет, этому понижению старик на самом деле рад. Они же с Пафнутьевым вообще стреляться хотели, после того как ты на них в той общаге в своей привычной манере наехал, а тут так все завернулось, что обоих оставили на прежних должностях, взяли как бы на поруки и заставили отрабатывать свои косяки.

– Так это не их с Пафнутьевым косяки…

– Помолчи, царевич, – поморщился Кузьмин. – Это косяки Витальки с Владом, и точка. А на стакан старик подсел после вечерней тренировки.

– Вечерней тренировки? А меня ты почему не позвал? – возбудился я.

– Насмотришься еще, – отмахнулся он. – Тем более к тебе великие княжны должны были на ужин пожаловать. Короче, как только дежурство в больничке у Лебедева закончилось, и другая смена колдунов на дежурство заступила, я освободившимся приказал явиться в Арсенал, ну и… Лебедев хоть и самый матерый и опытный из всей «Тайги», да и я сделал все красиво для поддержания авторитета учителя, но и ему пришлось без сознания поваляться. Вот он под это дело-то и принял «лекарство», несколько переборщив с дозировкой.

– Ясно, – кивнул я.

– Кстати, царевич, – Ваня ухмыльнулся, – знаешь, что мне Михалыч сказал в конце тренировки? – Я заинтересованно кивнул. – Помнишь, как ты троих Никпаев у «Русской избы» кончил?

– Честно говоря, нет, не в себе был.

– Неважно. Ты тогда еще спешащего на перехват афганцев Михалыча походя загасил, приняв его за еще одного вражеского колдуна?

– Да, мне говорили.

– Так вот, царевич, – Кузьмин смотрел на меня серьезно, – Лебедев сравнил свои ощущения от моего воздействия и твоего и поделился интересными выводами. А они таковы: мое воздействие, если можно так выразиться, грубое, прямолинейное и жесткое, похожее на работу других бойцов «Тайги» и тех, с кем старику за его длинную жизнь пришлось столкнуться, в том числе и батюшек, дома которых они тогда неудачно штурмовали. А вот твое – более мягкое, обволакивающее, проникающее буквально в каждую частичку сознания с подсознанием, и от этого еще более убойное, не оставляющее противнику вообще никаких шансов выжить.

– И что это значит? – не понял я. – Мне, конечно, льстит «убойное» и «не оставляющее противнику вообще никаких шансов», но с чем его едят?