Камень на камень

— Чего ей болеть. Боль боли не чует. Была жизнь, да вся вышла. Надо смириться.

— За косы! За косы! И в поле! Еще день-два — и дожди зарядят. — Это к нам Гуля подошел, баба послала его за солью к обеду, он как раз возвращался из магазина.

— Не видал, Марьян, моего Михала? — Я просто так спросил, не надеясь, что он знает. А Гуля мне спокойно:

— Да он навоз у Скобеля выгребает.

— Навоз у Скобеля? — Я так и подскочил, схватился за палки. — А я его, черт подери, по всей деревне ищу!

— И чего искал? Сразу надо было к Скобелю идти.

К счастью, до Скобеля было недалеко, он прямо за магазином жил, чуть пониже, ближе к реке. Мне бы на ум не пришло идти к Скобелю спрашивать, не у него ли Михал. К Скобелю даже оселок для косы попросить взаймы никто не пойдет, закваску для хлеба, отрубей для жура, плуг, телегу, лошадь, не говоря уже о деньгах. Я вошел во двор, а Скобелев пес кинулся на меня и не дает дальше шагу ступить, лает-заливается. Я огрел его палкой по хребту, точно это сам Скобель был. Отцепись, чтоб тебя! Он заскулил. Вышел из овина Скобель.

— Чем тебе пес не угодил?

— Где Михал?!

— Ишь ты, горячий какой. Сперва надо сказать: слава Иисусу Христу, коли в дом пришел. В хлеву он. Навоз выгребает.

Я прямиком к хлеву, вижу, Михал, брат мой, босой в навозе по щиколотку, машет вилами, словно Скобелев батрак. А худющий, как смерть на хоругви. Борода по грудь, волосы до самых плеч. Я едва узнал на нем новехонький синий в белую полоску костюм, который к пасхе ему купил, еще до больницы. Три тысячи пятьсот отдал. И вроде он был в том самом галстуке, вишневом в белый горошек, который я тогда же купил, — чего-то у него на шее болталось. Но и то я догадался только, в грязи он был по уши, как свинья.

— Михал! Это я, Шимек!

Он посмотрел в мою сторону, мол, кто это ему в дверях свет заслоняет, и снова опустил глаза, воткнул вилы в навоз.

— Сукин ты сын, Скобель! Как же ты мог его к навозу?! Такого человека?!

— Полегче, полегче. Думаешь, теперь как раньше? Хо-хо! Не те времена. Задарма, что ли, ему жратву давать?! Кабы не я, он бы с голоду сдох. Все только жалеть горазды. А приглядеть, накормить, тут жалостливых нет. Бог пускай приглядывает. Эвон, встретил я его тут как-то в саду, он зеленые сливы жрал.

— И ты за миску жратвы батрачить его заставляешь?! Скопидом проклятый! Ты хоть знаешь, кем он был?!

— То-то и оно, кем был — неизвестно. Помалкивают люди. Кто богом обижен, тому старого не помнят.

— Ни хрена люди не знают!

— Люди все знают.

— Михал! — Я вырвал вилы из рук брата. — Домой! Быстро! Ох, я бы тебя этими вилами, Скобель, гад! — И воткнул вилы в землю у его ног, он даже побледнел. А Михала погнал впереди себя.

Он покорно шел, я с трудом ковылял за ним. Может быть, ему казалось, снова его кто-то из хозяев к себе работать ведет. Он ведь никогда не спрашивал, кто и куда, его на край света можно было завести. На смерть повели б, даже не спросил бы, за что? Шел бы и шел. Будто одно знал: надо идти. А во мне все кипело. Точно кто-то палкой ворошил мое нутро, скреб по самому дну чугунка, где булькала каша. Я чувствовал, надо что-то сделать, чтоб он понял: я вернулся, я его брат и веду его домой, и никогда больше, никогда, никакой Скобель, Мацала или кто другой не заставит его возить снопы, обрезать ботву, выгребать навоз.

— Быстрей. — Я подтолкнул его палкой в спину, хотя сам идти быстрее не мог. Ноги у меня прямо отваливались, ладони обжигал влажный жар от лопнувших волдырей.

Вошли в горницу.

— Здесь твой дом, — сказал я. — Садись.

А сам пошел в хлев, снял веревку у коровы с рогов. Веревка была длинновата, я сложил ее вчетверо. Вернулся в горницу. Михал сидел, как я ему велел, лоб подпер кулаками и смотрел в пол. Разило от него — вся горница провоняла Скобелевым навозом. Я подошел на расстояние вытянутой руки. Правую палку отложил, а левую отставил подальше и крепко на нее оперся, чтобы не потерять равновесия.