Камень на камень

С виду-то он мало изменился. Взгляд только сделался какой-то пронзительный, трудно было ему прямо в глаза смотреть, он будто тебя своими глазами просверливал, а раньше они у него были теплые, голубые. Но через войну у всех переменились глаза, у одних со страху, у других от недосыпу, а больше от слез. И еще они у него бесперечь бегали туда-сюда, как загнанные мыши. Он даже на матери взгляда не задерживал, хотя мать нарадоваться не могла, все Михась да Михась. И только разок вроде бы потеплели глаза, когда он увидел цыплят, вылезших из лукошка из-под наседки. Одного даже в руки взял, но быстро положил обратно, точно обжегшись. Да раз задумался, засмотревшись на «Тайную вечерю», может, припомнил, что собирался стать ксендзом.

Странным он мне показался, сам в себе зажатым, что ли. Не знай я, что это Михал, брат мой, небось бы и не чувствовал, что брат. Подумал бы, дальний родственник с отцовской или материнской стороны, которого я никогда в глаза не видал, а только слышал, что есть где-то на свете такой, но даже неизвестно что делает, есть — и все. И вот нежданно-негаданно явился в воскресенье пополудни, как гром с ясного неба, все только рты поразевали, да еще за стол сесть отказывается, а поел бы, может, и к нам бы ближе стал. И не успел войти, уже собрался бежать, будто его случайно сюда ветром занесло.

Так что некогда было у него спросить, кто он теперь, что поделывает, как ему там живется. А спрашивать на ходу, когда столько лет о нем ничего не слышали, — уж лучше и дальше ничего не знать. Да и, по правде говоря, негоже так, с первых слов, лезть в чужую жизнь, пусть даже брата и сына. Вдруг заденешь больное место? И тот ли это самый брат и сын? Перво-наперво надо бы сесть и посидеть спокойно, хотя б покуда солнышко за окном не спрячется, чтобы наперекор этой бездне лет друг к другу привыкнуть. Ведь такой разговор заводить — все равно что взрезать плугом давно не паханную залежь. А потом можно подумать, с чего начинать, и начать сначала, как бог сотворял мир.

Спросил только у него отец, будут ли колхозы. Но и на это ответа не дождался, потому что Михал, едва распаковал свои чемоданы и пораздавал кому чего, сразу принялся расспрашивать, что у нас да как, и все спрашивал, спрашивал, до самого отъезда. И никак не удавалось втиснуться промеж его слов. Будто ему хотелось до малости все узнать. Будто не повидать нас он приехал после стольких-то лет разлуки, а лишь для того, чтоб как можно больше из нас вытянуть и как можно больше забрать с собой. Ни минуты на месте не мог усидеть, вставал, ходил, и не было такой мелочи, которая бы его не интересовала. А еще из памяти, как из мешка, вытаскивал то одно, то другое, что только ни припоминал, и спрашивал, спрашивал. И не подождет, пока ему до конца расскажут, дальше задает вопросы.