Камень, ножницы, бумага

Как-то раз мама Эмма – императрица сандвичей – показала мне, как ловить в бутылку землероек. Соблазняемые приманкой (такой жирной, такой вкусной), они сами лезли в ловушку – горлышко, а потом и дальше – в емкость (такую просторную, такую удобную). Вот только наевшись вдоволь «Вискас» из печени и почек, они с изумлением понимают, что не могут взобраться по гладкой и скользкой стенке к горлышку. Попав в капкан, я считал себя свободным, но это была просто иллюзия – гладкие прозрачные стены. История. Моя собственная и история этих краев, по которым я скитаюсь в поисках озарения, тащат меня вперед, вверх, вниз, к неизбежной игре с демонами, из которой нет возвращения. Капкан. Мои кулаки колотят по меламиновой столешнице. – Мас, неужели ты не понимаешь, с этим необходимо покончить! Надо найти способ жить так, чтобы насилие не было решением любой проблемы. Я знаю, чего ты просишь. Но это жизнь. Это не фильм Куросавы. Это не анима. Я говорил об этом на черепашьем пляже и говорю опять. Я не какой-нибудь гребаный актер кабуки. Здесь нет грима и декораций, или что там вы еще используете… Мы живые, из крови и плоти, и мы умрем.

Я говорю и вижу семейство Танацаки, а за спиной у них, в холле, невидимые и дармовые постояльцы: мистер Морикава, убитый своей наивной верой в непоколебимость власти. Лишенные своей Токушимы, своей Японии, жертвы ложной веры в хаотических богов экономики, акира, дети, не продавшие себя врагам, потому что они все еще верят в мифическое, совершенное прошлое. Безымянная, изъеденная ветром голова на колу у придорожного святилища Косю. Возлюбленная Маса в наколенниках, налокотниках, в узеньких волейбольных шортах, убитая мечтой о Калифорнии. Другие. Сотни и тысячи других. Безымянные и безликие, пришедшие ниоткуда, выплачивающие налоги и взносы, и пошлины, и поборы, покупающие визы, лицензии и разрешения, те, кто мечтает лишь об одном: чтобы закон их защищал.

Я вижу: святой подает мне чашу искупления, шанс использовать мою мощь не против абстрактных, утилитарных псевдодемонов планетарной экономики и мировой политической целесообразности, но против реальной, ощутимой, прагматичной и приземленной тирании. Против Зла. Простого. Прямого. Неприкрытого и несомненного. К тому же это шанс превратить мир в нечто чуть-чуть иное, нечто лучшее, чем до вмешательства. Вот так всегда, Лука, только ангелы и герои. Я отвожу глаза. Отвожу глаза и в зеркальном заднике бара вижу его. В зеркалах множится смерть. С каждым взглядом и каждым днем она все сильнее. Смерть, перемены, время. Смерть – это высокий мужчина, чуть за тридцать, с буйными рыжими волосами, убранными назад. Из серебряной глубины зеркала, куда я его запер, чтобы он не мог больше причинять боль, мне кивает Этан Ринг. Он – это я. Я должен его обнять. Конечно, он. Как же может быть иначе. Догио Нинин. Мы, двое. Пилигримы. Товарищи в Пути.

Щелкают ножницы, чик-чик. Рыжие волосы длинными прядями падают на каменные плиты внутреннего садика. Я поднимаю локон, яркие, блестящие ножницы щелкают, он падает. Подготовка к битве. Средневековые рыцари проводили ночь перед испытанием у алтаря, в молитве.

Я велел отнести мистера Танацаки в спальню. В голове и ногах расположились ангелы Излечения и Спокойствия, они присмотрят за ним. Сон Нобио занимается акирой, пребывающим в коматозном состоянии в комнате для гостей нежилого крыла. В соседнем помещении лежит второй акира; на внутренней стороне двери я расположил ангела Бинаха, это фрактор, уничтожающий временную зависимость, теперь акира застыл во времени.

Каждый демон когда-то был ангелом. Период полураспада, встроенный в нестабильную суть бумаги, защитит мир от демонов. Или ангелов.

Встроенный распад. Ну и дела.

Щелк! Упал еще один кусочек меня. Пусть этот садик – всего несколько квадратных метров площадки между двумя обитаемыми крыльями дома, но сейчас в нем весь мир. Крохотный бассейн – это океан; обломки скалы над мелким, аккуратно выровненным гравием – горы в пустыне; лес из бамбука; каменный фонарь с биолюминесцентами – это луна; а алтарь в память многочисленных поколений Танацаки – духовный центр. Аромат раннего жасмина и поздней магнолии наполняет воздух, дождь прекратился, ночь невероятно теплая и тихая. Масахико спрашивает: «Если тебя убьют, что я скажу Луке?» Увидимся в следующей жизни, Лука! Я пробегаю пальцами по клочковатой стерне своего черепа. Мои приготовления почти закончены. Все, что мне нужно, – это одно завершающее воспоминание, один, последний, краеугольный камень. Уложить его на место, и мост между мной прошлым и тем, что я есть сейчас, будет переброшен.