Камень, ножницы, бумага

Ты остановил черное такси и, как только мы оказались на заднем сиденье, поцеловал меня. Твоя рука нашла верх моих новых кожаных сапог, затем скользнула выше под платье. Как только мы вернулись домой, ты еще в коридоре начал стаскивать с меня одежду, пока на мне не остались только ботфорты. Секс на недавно отремонтированной лестнице был новым опытом. Я все еще чувствую запах лака.

Позже мы пили виски в постели, говорили о вечеринке и о тех людях, которых встретили сегодня вечером: хороших, плохих и уродливых.

– Ты все еще любишь меня так же сильно, как когда мы поженились? – спросила я.

– Практически всегда, – ответил ты с дерзкой ухмылкой, это одна из твоих любимых фраз. Ты выглядел таким красивым, что я смогла только рассмеяться.

Я тоже практически всегда люблю тебя. Но я не рассказала, что в течение вечера несколько раз видела Генри Винтера в его фирменном твидовом пиджаке и галстуке-бабочке. На его лице, испещренном морщинами, застыла странная гримаса. Он выглядел старше, чем на своих официальных фотографиях. С густыми белыми волосами, голубыми глазами и чрезвычайно бледной кожей он немного походил на призрак.

Я не упомянула, что твой любимый автор неотрывно смотрел в нашу сторону, постоянно следуя за нами по всей вечеринке, отчаянно пытаясь привлечь твое внимание.

Три года – и так много секретов.

Есть ли вещи, которые ты скрываешь от меня?

Со всей любовью,

Твоя жена. ХХ

Амелия

Адам смеется, когда овцы за дверью часовни начинают блеять. Даже мне трудно удержаться от улыбки, пока он затаскивает обратно внутрь Боба, который все еще лает как сумасшедший.

Когда мы только увидели множество пар глаз, уставившихся на нас, это было похоже на сцену из фильма ужасов. Однако фонарик Адама вскоре прояснил, что единственным любопытным соседом, притаившимся за пределами часовни, является небольшое стадо овец, мимо которого мы проезжали на дороге чуть раньше. Они, вероятно, последовали за нами, надеясь, что кто-нибудь сможет их накормить. В темноте их тела сливались с толстым слоем белого снега, заметавшего окрестности с тех пор, как мы приехали. Так что единственным, что мы могли разглядеть, были их глаза.

– Однажды мы посмеемся над этим, – улыбается Адам, стягивая пальто.

У меня нет такой уверенности.

Я не снимаю куртку – мне холодно – и смотрю, как он запирает входную дверь огромным старым ключом. Не помню, чтобы видела его раньше. Но я так устала! Возможно, он был там все это время, а я просто не замечала. Я так долго планировала этот уикэнд, что не могла дождаться дня отъезда, практически насильно притащила мужа сюда – однако теперь чувствую странную тоску по дому.

Адам – самопровозглашенный отшельник. Он счастливее всего в своем писательском домике со своими персонажами и так глубоко погружается в воображаемый мир, что порой с трудом находит дорогу назад. Клянусь, мы бы никогда никуда не поехали, если бы не я. Он гордится нашим жилищем; я тоже, но это не значит, что мы никогда не должны покидать его. Отдельно стоящий викторианский особняк с двойным фасадом в Хэмпстед-Виллидж находится далеко от муниципального дома, в котором он вырос, однако Адам никому не рассказывает об этой части своего прошлого. Он не просто переписывает собственную историю – он ее удаляет.

Я не всегда чувствую себя к месту в таком богатом уголке Лондона, а вот муж отлично вписывается, несмотря на то что бросил школу в шестнадцать лет, чтобы работать в кино. У него слишком много амбиций и слишком мало образования. Но все любят тех, кто упорно добивается успеха, а Адам никогда не научится сдаваться. Через две двери от нас живет театральный режиссер, справа – диктор новостей, а слева по соседству обитает актриса, номинированная на премию «Оскар». Пугает то, что меня все еще беспокоит, кого я могу встретить, пока выгуливаю собаку. В отличие от мужа, у меня мало общего с нашими сделавшими себя, успешными соседями. Не то чтобы я имела что-то против социальных альпинистов – я всегда считала, что чем выше ты забираешься в жизни, тем лучше вид открывается перед тобой. Но иногда успех мужа заставляет чувствовать себя неудачницей. В наши дни Адам – словно настоящее дело, в то время как я все еще напоминаю первую попытку или незавершенную работу.

Затем он целует меня в лоб. Так нежно, как родитель целует ребенка на ночь, прежде чем выключить свет. В последнее время он слишком часто заставлял меня чувствовать, что я недостаточно хороша. Впрочем, вполне вероятно, я просто проецирую собственную неуверенность. Может быть, я ему все еще небезразлична.

– Не нужно смущаться, – говорит он, и я беспокоюсь, что, возможно, думала вслух.

– О чем?

– Что представила лицо в окне и разбила эту довольно неплохую бутылку вина.

Он улыбается мне, и я заставляю себя улыбнуться в ответ, пока он не произносит:

– Тебе просто нужно расслабиться.