Камень-обманка

Андрей впервые видел ее в таком состоянии и растерялся. Но тут же подумал: надо выдержать и настоять на своем. Сказал с нарочитой грубостью:

— Мелева много, да помолу нет. Один побегу.

Выплакавшись, Кириллова пробормотала:

— Чё уж… Идем тропу искать.

Добавила, глядя в сторону:

— Злыми ногами иду.

Они долго бродили по тайге, кружа, возвращаясь на старое место, и лишь во второй половине дня обнаружили, кажется, подходящую стежку. Она вела на юго-восток, но была узка и мало топтана. Однако — и то удача.

Андрей повеселел, даже шутил и счел возможным попросить Катю, чтоб рассказала о Золотой Чаше. Он выслушал легенду о Тайне водопада Шумак, о фантастическом Деминском золоте, которое ищут уже целый век, и рассказ, кажется, не произвел на него никакого впечатления. Помолчав спросил:

— Отчего сразу не сказала об угрозах Гришки?

— Распри не хотела. Ты тоже не больно гладок, когда досадуешь.

Вздохнула.

— Нашел, чай, Хабара золото, да отняли у него…

К темноте они одолели, видно, пять или шесть верст и, совершенно измотавшись, скинули мешки в небольшой лощине, поросшей редкими сгорбленными кедрами.

Тьма почти мгновенно обступила их.

ГЛАВА 22-я ТАЙНА ВОДОПАДА ШУМАК

Андрей взглянул на Катю. Слабый свет хмурого утра ложился на ее лицо, как смертная синева, и Россохатский, вдруг похолодев, стал трясти женщину за плечо, испуганно припал к ней губами. И только ощутив живое тепло щек, смущенно вздохнул и стал целовать Катю в глаза.

— Чё ты? — спросила она, проснувшись. — Нешто соскучился?

— А то нет! — забормотал Андрей, отворачиваясь, чтоб не выдать растерянности. — С вечера не видались.

— Как это? — усмехнулась Кириллова. — Аль отлучался куда?

— Да нет, — сказал он шутливо. — Ночь, хоть глаза коли. Что в темноте разглядишь?

Катя поднялась, увидела в упор похудевшее лицо Андрея, красные белки глаз, забеспокоилась:

— Господи, худой-то какой! На солнышке просвечиваешь…

Погладила по мягким спутанным волосам.

— Спи. Покараулю.

Он ничего не ответил, притянул к себе карабин, положил голову ей на колени и, поворочавшись, затих. Но тотчас раскинул руки, задышал неровно и часто.

Спал беспокойно, выкрикивал не то ругательства, не то команды, порывался вскочить, и женщина с грустью придерживала его за плечи.

Пока неспешно шло время, Катя думала о жизни, полная тревожных предчувствий.

Кириллова почти не знала этот угол Восточного Саяна. Когда-то отец копал здесь золото, но его рассказы были скупы и не касались троп. Она вспомнила всё, что он сообщил ей в разное время о Китое, Шумаке, Федюшкиной речке, потом, неприметно для себя, стала думать о былом.

Кириллов уходил в тайгу на долгие месяцы, и Катина мать, любившая мужа жарко и болезненно, не находила места в избе. Она выдумала себе правду, что Матвей таскается по солдаткам, что у него бабы на каждом шагу, что мужики — это мужики, и ни одному из них верить нельзя, порази их всех господь!

А к той беде еще беда — спотыкался частенько Матвей о бутылку и брел веселыми ногами из дома, куда глаза глядят. А глядят они у пьяного на юбку, — куда ж еще!

Отец не умел или не хотел разубеждать жену, полагая, что когда-нибудь перебесится и станет спокойней. Он и вправду пил много, может, у него был дурной костерок в душе, и он постоянно пытался залить его хмелем. В первые два-три дня по возвращении из тайги отец пылко ласкал и нежил Катину мать и, никого не стесняясь, таскал ее на руках по избе, бессчетно целовал в синие, опаленные тоской и ожиданием глаза. А потом как-то разом остывал, чуждался жены, и уже никакая сила не могла уберечь его от водки. Такой порой он уезжал то в Слюдянку, то в Иркутск и возвращался, лишь полностью опорожнив карманы.

Мать умерла так же беспокойно и смутно, как и жила. В разгар короткой саянской весны в ее избу забрела невесть как попавшая в эти места цыганка. Старуха пристально посмотрела на пожилую, но тонкую и быструю, как девочка, женщину, кинула, усмехаясь:

— Хочешь погадать, красавица?

— Хочу… — обрадовалась и испугалась мать.

— Дай мне денег, золотко, и я скажу всё, что было и что будет, и почему у тебя такая несытая любовь.

Колдовка наболтала женщине, что когда у мужчины много баб — это не всё горе, а тогда лихо, когда есть лишь одна, сжигающая, будто лесной пал. А такая есть у Кириллова, живет в дальней таежной избе — русые кудри до плеч, и черные, с блюдца, очи, а душа, напротив, с вершок, и никакой свечи в ней нет.

Цыганка посулила женщине настой из редких южных цветов, отменное, без ошибок, приворотное зелье.

Катина мать одарила ворожею сверх меры и, полная злой радости, стала пить коричневую, пахнущую солодом жидкость, проданную старухой.

Но после питья ничего приметного не случилось. Отец Кати по-прежнему пропадал в тайге, а вернувшись, пил водку и ездил в Иркутск, откуда возвращался с дешевыми подарками и без копейки денег.

Тогда Катина мать решилась на крутую меру. Она побросала в запасную мужнину поняжку недельный харч и ушла искать зимовье, в котором, по словам цыганки, жила соперница.