Камень-обманка

— Пошли, — кивнула она, — только вот уговор; полезешь, я упреждать не стану, — враз из ружья.

— Ладно, — усмехнулся Гришка. — Вы все поначалу строгие, чё никакой возможности нету. А потом, как от мошки, отвязаться нельзя.

Рассказывая эту недавнюю историю, артельщик, казалось, совершенно не интересовался, какое впечатление она производит на слушателя. Андрею даже подумалось, что Хабара вспоминает всё для себя, стараясь укрепиться в мысли: поступил верно.

На Катькин подол Гришка, по его словам, не зарился. В тайге, как известно, и с рябой рай, а Катька, сам видишь, яркая, однако всякому — свой интерес. Юбок на земле, что дерев в тайге, а фарт потому и фарт, что в диковинку. Красоту в миску не положишь, как ни гадай.

Екатерина, доподлинно знал Хабара, происходила из давнего рода старателей. Ее отец, Матвей Кириллов, считался на юге губернии самым фартовым золотишником. Он истоптал Восточный Саян, перекопал тыщи пудов земли, и была ему удача, порой большая — поднимал самородки до пяти фунтов весом. Но, подобно многим людям его дела, Кириллов кланялся водке, и оттого никакие деньги не держались в кармане. Прошлой зимой пьяный Матвей, возвращаясь санями из Иркутска, упал где-то близ Тунки и замерз.

Екатерина — ей только минуло двадцать — уже шесть или семь лет мыла песок с отцом. Она споро управлялась с лотком, на взгляд отличала благородный металл от обманки, знала, где вернее всего искать выход рудного тела. Гришка понимал: она не будет лишний человек в горах, но главное, как говорил, не это. Если девка и впрямь знает от бати тайну Золотой Чаши, Хабара добром, а нет — так хитростью ли, силой вытянет у нее отцовский секрет. Тогда, может, и сыщется могучая золотая жила, гранитная чаша, в которую река намыла множество самородков. Толки о невиданном кладе помнила чуть не вся Восточная Сибирь, но выбрать его из чаши не удалось еще, кажется, никому.

Оставив Кырен, Хабара повел Кириллову в зимовье, где их должен был ждать старик-китаец. Катька безмолвствовала и не отвечала на вопросы, ровно шагая рядом с парнем. Но утром, едва разглядев Хабару, хмуро осведомилась, много ли душ в артели? Ежели только двое — она не пойдет. Когда в тайге один на один — не то что бабу, но и бывалого мужика легко обидеть. Гришка поскреб пятерней затылок и буркнул, что зря метется: люди будут.

Россохатский, слушая рассказ, недоверчиво покачал головой.

— Ты чё? — поинтересовался Гришка.

— Да сидела б себе на печке, либо на вечерки бегала, мужа выглядывала. К чему ей в глушь-то, на зиму глядя?

— Нельзя ей на печке, ваше благородие, — ухмыльнулся Хабара. — Она, вишь ли, офицера из берданки ссекла. Наповал, окаянная!

— Вон как! — удивился Андрей. — За что же?

— Да ни за чё, так понимаю. Полчок там, в Еловке, У них стоял — забайкальские казаки, иные с медальками за японскую еще. Бородатые, грудастые — зверье! Ну а Катька-то на погляд, сам вишь, какая. Ночью, во тьме и полез тот офицер к девке, помял ее сильно, да не домял, значить. Катька и пальни в упор, дура!

— Почему ж дура? — не согласился Андрей.

— А то нет! Все же казак на войне, ему, можеть, завтра с богом свиданка, тоже понимай. Ну, поцарапай его, поганца, либо зубами хвати, а убивать — это зря, это — вдвадорога себя ценить.

— А дальше что было?

— В ту же ночь, подалее от греха, ушла она в Кырен, к старушке своей фамилии. Кому охота на своей шкуре валяться?

— Да… да… конечно… — пробормотал Андрей. — Глупо смерть ждать.

Оба помолчали. Россохатский спросил:

— Где Дина нашли?

— А где искали, — в зимовье. На чердаке.

Азиат был не один. Вслед за ним спустился на землю одноглазый чернобородый мужик.

Так их стало четверо, а вскоре они встретили Андрея.

Дин и одноглазый почти ничего не говорили о себе, но похоже было: китаец видывал виды и свет поглядел не только что в окошке. О Мефодии узнали немного больше: бородач не поладил с властью и вынужден спасаться в горах.

— Вот и все, чё знаю, — усмехнулся Хабара.

Долго шли молча.

Наконец Россохатский после колебаний спросил:

— Не опасаешься ли, Григорий, что планы твои Кате скажу?

Таежник пристально взглянул на него, ухмыльнулся.

— Верный вопрос. Ждал я его. Кабы боялся — не разболтал бы. В артели без дружества никак нельзя. Горло друг дружке порвем.

Зефир подчас тянулся губами к хозяину, прося кусочек сахара или сухарь. Но у Россохатского ничего не было, и он грустно поглаживал жеребца по холке.

Иногда Андрей отрывал взгляд от тропы и всматривался в высокую таежную даль. Порой казалось, что лобастый хребет, белеющий гольцами чуть не под небом, это Мунку-Сардык [37] — главная вершина Восточного Саяна. Могучее темя Вечного Гольца было покрыто снегом и неприметно ползущими по склонам ледниками. Небо все чаще хмурилось, беспрерывно валились дожди, и продвигаться стало совсем мучительно.

Тропа проступала в прибрежном ернике еле-еле, и Андрей часто не понимал, по каким приметам и признакам определяет путь Катя, идущая в голове артели.