Камень-обманка

Мужчины молча жгли табак у догорающего костра, и дым струился над их головами, обагренный последними отблесками огня.

Катя помыла посуду, отнесла ее в землянку, вернулась и, отойдя в глубь леса, села на поваленную старостью ель.

Укрытая темнотой, она видела, как пошли спать Дин, Мефодий и Хабара, а Россохатский, постояв у входа, решительно повернулся и направился к лошадям.

Женщина двинулась вслед за ним, беззвучная и невесомая, точно тень. Вблизи поляны, где паслись кони, схоронилась за кедр и пристально, даже напряженно наблюдала за Россохатским.

Над горами висела яркая, будто из чистого золота, луна, и зыбкое сияние ее недвижно текло на землю.

Андрей примостился на пеньке и затих. Зефир и Ночка добывали привядшую траву из-под первого гнилого снежка, и сотник с грустью видел, что лошади не наедаются. Он загодя припас для них сена, срывая ветошь — жесткую подсохшую траву — руками, но корма было мало, и Россохатский берег его для зимы.

Жеребец с кобылкой ходили все время двоечкой, иногда замирали, прижавшись друг к другу.

Вскоре Россохатский подошел к лошадям.

Кате было хорошо видно и слышно, как Андрей говорил животным щемящие душу нежные слова, выбирал репьи из длинных нечесанных грив.

Но вот он отправился к землянкам.

Катя, подождав, когда сотник поравняется с ней, вышла из-за кедра, спросила, покусывая разом засохшие губы:

— Аль я не гожа те, барин?

Андрей пожал плечами.

— О чем ты, Катя?

— Глаза те заслепило, — хмуро пробормотала женщина. — А можеть, и сердце у тя незрячее вовсе?

— Экая ты странная, право, — вздохнул офицер, понимая, что говорит и ведет себя совсем не так, как надо бы, черт ее побери, эту диковатую таежную бабенку!

— «Странная»! — усмехнулась Катя. — А я люблю, барин, по жердочке ходить. Али нельзя мне?

— Не зови меня так, — попросил Россохатский. — Какой я барин? Все достоянье мое на Урале — изба.

— Нет, — покачала головой Кириллова. — Ты офицер, значить — барин.

Она вздохнула, сказала, глядя куда-то мимо Большой Медведицы, черпающей своим ковшом черную воду неба над головой:

— Ты с нами, а не наш. Мужики-то не так себя ведуть.

Внезапно обняла Россохатского за шею, кинула:

— Пойдем в лес, Андрюша… голубчик… Пойдем!

Она потащила его в темноту деревьев, шла мелким шагом, натыкалась на ветки и все-таки не выпускала из своих объятий.

Он брел за ней в этой глупой и смешной позе, чувствовал силу ее горячих рук, запах длинных волос, выбившихся из-под фуражки, злился и хмелел от ее близости.

И когда они зашли почти в полную темень, сотник, загоревшись и уже не помня себя, рывком поднял ее на руки и мягко положил на редкую иссохшую траву, чуть прибеленную снегом.

Здесь он будто совсем потерял память, все позабыл, а когда опомнился, увидел, что рвет с Кати ее одёжку, а Катя молча, со злой и счастливой улыбкой, не дает ему сделать это.

Наконец он совершенно понял, что происходит, опомнился, резко оттолкнул ее и, отойдя в сторонку, бросил устало:

— Извини. Бога для. Одичал я в глухомани, дурак!

Кириллова смотрела на Андрея невнятным взглядом, и ему казалось, что женщину колотит дрожь.

— За чё ж тя извинять? — внезапно отозвалась она почти ровным голосом. — Чё ж я за баба такая, коли в трущобе, одна, мужикам нравиться не стану? И ты прав, ваше благородие, чё на девку позарился, и я права, чё не под всякую песню подплясываю.

Она поднялась с травы, сбила снег с куртки, сказала с ясно слышимой грустью:

— За худого не хочется, а хорошего негде взять… Вот только во сне замуж и выходила…

Андрей резко повернулся и, не сказав ни слова, пошел к землянкам. Он брел и думал, что Катя просто куражилась над ним, диковала, тешила бабье свое тщеславие.

Бесшумно спустился в землянку, лег на лапник и закрыл глаза. Но заснул лишь под утро.

Новый день был неработный. Гришка изладил небольшую баньку-шалаш, и туда, собрав всю посуду, натаскали каленой воды.

Как только Катя исчезла с березовым веником за плетеной дверцей, Андрей взял карабин и направился в лес.

Теперь реже слышался рев изюбрей, но табунились и текли к югу гуси и утки, и Россохатскому случалось сшибить зазевавшуюся у воды птицу. Однако таежники считали охоту на пернатых баловством, в упор подступила зима, а она спросит — что летом припас? Однако ни оленя, ни кабана, ни медведя ни разу не встретил в тайге беглый офицер.

Последние перелетные отправлялись к теплу. Стаи уходили в степную Монголию, в Китай, в Индию, на Аравийский полуостров. И Андрей думал о том, что он слабее и несчастнее всех этих маленьких, оперенных существ, улетавших туда, куда звала их душа.

— Душа! — усмехнулся сотник. — Какая у них душа? Впрочем, бог знает. Может, придет еще срок, когда человек выявит душу у всего сущего на земле, у всего живого.

Россохатский пробирался по ущелью, в котором все еще бесновался Китой, не сломленный холодами. Река катила стылые волны на северо-восток, хлестала жгутами воды по голубоватым заберегам.