Затем они отвлеклись на ужин. Тем временем на Ивен потихоньку спустился вечер. В предчувствии очередного нападения, никакие умные мысли в голову не шли, хотя друзья и пытались о чем-то рассуждать, сидя у камина. Но, видимо, чувства всех жителей деревни передавались и им: душу трепала тревога, и какая-то безнадега камнем лежала на сердце. В преддверии ночи даже слово «витряник» замирало на устах. Обоим вдруг остро вспомнился ветер, не колышущий ни травинки…
Хмуро пожелав друг другу спокойной ночи, Кангасск и Флавус разбрелись по разным комнатам. Дом-крепость затих, огни погасли. Отчетливо стали слышны звуки улицы. То и дело под окном проходили патрули Охотников, и отсветы поднятых над головами Лихтов играли на витражных стеклах окна.
Всеми забытым, одиноким и несчастным почувствовал себя Кан-Гасси. Он лежал на боку, смотрел в переливающееся лунным светом месяца и охотничьих Лихтов окно и страстно желал деться куда-нибудь или совершить уже что-нибудь, что положило бы конец происходящему.
Сон к нему не шел. Предчувствие мучило. Мысли не давали спокойно сомкнуть веки.
Кто ты такой, Кангасск, и каково твое место в Омнисе? — вдруг подумал он о себе. И не нашелся с ответом.
Устав ворочаться и гнать тревогу прочь, Кан вспомнил старика Осаро. Тот учил его…
И вновь, как тогда, в детстве, Кангасск поднялся над бешеным потоком собственных мыслей и наконец-то успокоился и вздохнул с облегчением. Этот покой сродни тому, который почувствуешь, летя над миром, занятым своими тревогами и заботами, глядя на него с высоты, а с высоты он прекрасен…
Удивительно ли то, что озарение приходит именно в такие минуты?..