Камень Шамбалы, или Золотой век

- Ну, я бы сказал, что ты еще нескоро умрешь, - шучу я, но Эдди не удовлетворен этим ответом.

- Но ведь эти клетки действуют сами по себе, независимо от моего желания.

- А вот тут ты не прав. Меньшее не может познать большее, и маленькая клетка не научится копать каналы, пока ты - большее - не укажешь ей, где именно копать.

- То есть вы думаете, что бы мы ни делали, все согласовано с Высшим Разумом?

- Я бы сказал, установлено Высшим Разумом, как мы устанавливаем для своих организмов чем, когда и как питаться.

Эдди надолго погружает свои мысли в чашку с кофе, а потом произносит:

- Фундаментально!

- Не волнуйся, - говорю я, - когда клетки твоего организма избороздят тебя каналами до такой степени, что ты станешь разваливаться, тебя это уже не будет интересовать.

Он задумчиво смотрит на меня и произносит:

- Надеюсь!

Я встаю и иду к дверям своего номера, когда в голове раздается отчетливый зов:

- Возвращайся на Землю! Возвращайся на Землю! - и то, что я слышу, подтверждается светящейся надписью, как будто в моем мозгу стоит неоновый рекламный щит.

И тогда я понимаю, что в моей жизни происходит нечто исключительно важное. Возможно, сама ее цель наконец-то откроется мне, и я найду то, что ищу сотни лет. Впервые у меня появляется нечто вроде предчувствия свободы.

20.

Когда часами смотришь в спину движущегося перед тобой проводника, качающегося между горбов верблюда, возникают разные мысли и чувства. И одно из них - желание убить.

С другой стороны, если сделать это, то вместо его спины мне придется обозревать бескрайнюю пустыню, как это теперь делает монгол. Я не уверен, что этот пейзаж будет лучше той картины, которую я наблюдаю сейчас.

Меня удивляет только одно: как он ищет дорогу в этом краю? Я что-то слышал, конечно, о том, что зрение у жителей пустыни и тундры исключительное и дает им возможность ориентироваться по мельчайшим деталям. Впрочем, этого все равно не понять, пока сам не попробуешь. А пока поневоле приходиться верить, поскольку вот уже целый день я не вижу ничего, кроме барханов. Но мой проводник, очевидно, отличает их один от другого, потому что здесь больше нечего и не с чем сравнивать для определения маршрута.

Есть, конечно, еще солнце, которое, впрочем, не нуждается в особом упоминании.

Там, куда я попал, в поле зрения попадает не так уж много предметов: спина проводника, задняя часть одного верблюда и голова другого, дюны, и оно - Солнце. И последнее среди этого перечня занимает отнюдь не последнее место. Оно есть, и все. О нем можно думать, что оно милосердно или, скорее, беспощадно. Что оно издевается или рыдает, глядя на твои страдания, что оно громогласно хохочет, или жалит как скорпион, а также ласкает, бьет, доводит до бешенства, ввергает в сон, дает и отнимает жизнь, обнимает... И все это будет правдой, ибо оно есть и все, такое же неизменное, независимое от тебя и абсолютное, как сама Истина.

Иногда, оглянувшись назад, я чувствую сильное желание повернуть своего верблюда. И не потому, что устал от неизвестности, которая ждет впереди, а только лишь потому, что сзади есть еще один объект, на котором можно сосредоточиться - следы, наши следы.

А вообще я только сейчас кое-что понял: пустыня - чудовищный вампир, самый страшный из всех возможных. Человек, привыкший потреблять информацию во множестве и перерабатывать ее, вдруг сам оказывается чуть ли не единственным объектом информации в океане ее отсутствия, и этот океан высасывает из человека все: воду, чувства, мысли. И выходит, что по пустыням двигаются иссушенные мумии. Вот именно то слово, которое подходит к моему теперешнему самоощущению. А я-то думаю, на кого я похож...

Можно возмутиться, начать кричать, скакать, бегать, но здесь тебя быстро успокоит лучший психотерапевт - пустыня.

По крайней мере, каждому заведомо ясно, что крики и прыжки производят на пустыню такое же действие, как моль на груду металлолома.

Но порой все же хочется побыть человеком, а не мумией, и тогда я стегаю верблюда и ору, но пустыня не только вокруг, но и подо мной, и передо мной. Ни верблюд, ни проводник никоим образом не реагируют на мои выходки. Они - часть этого резервуара пустоты, того вампира, который уже обглодал меня до костей.

Обеда я ожидал как манны небесной, но этот человек-пустыня, которого в городе, кажется, звали Алдар Дзул, а здесь не более чем мистер Небытие, не доставил мне и такого шанса развлечься. Единственное, что порадовало мой взгляд, это саморазогревающийся обед - хоть какой-то отблеск цивилизации. За время стоянки была сказана лишь пара фраз.

И вот теперь, когда одна из неизменных деталей пейзажа начала заметно клониться к западу, что меня бесконечно удивило, ибо я полагал, что здесь этого никогда не бывает, наконец-то произошло нечто. Но событие это, увы, безапелляционно отобрало у меня все, что позволяло сохранять бодрость духа философию и чувство юмора, на которое я мог опереться в положении вынужденного отшельника.