Камень у моря

Иван считал нроползавшие дни и ночи, но однажды сбился и махнул рукою. Боль и звон в голове затихали, а сон приходил все реже и реже. Не только днем-и ночью не мог он сомкнуть глаз, глядел на желтоватый свет в дыре.

над дверью, на туманный от грязи потолок, тужился понять, за что его держат, вновь и вновь мысленно оглядывал случившееся и гневно плевал в тишину, нет, не в тишину, не на пол, а в бегущих в воображении лошадей, в коляску, в лица, а главное-в лицо той, перед которой он хотел упасть на колени. Плевал и тут же в оторопи"Что это я, господи!" - поджимал ноги, гнал с глаз лошадей, царя, царицу, но они вновь неслись мимо, вытянутые, белые от испуга, и вызывали злобу. Иван ощущал в руке мешочек о камешками и сердито бормотал:

- Испугались, а кого, чего? Тьфу!

Спохватываясь, он отгонял наваждение молитвой:

"Верую во единого бога", - но слова спутывались, в глазах сновали побеленные страхом лица, и в груди опять вставали боль, унижение и ярость:

"А за что? Я двадцать годов каменья берег, выбирал.

Они мне лучше всего, а вы со мною так..."

Он мысленно падал за несущимися лошадьми, крик Маркушки врывался в цокот копыт, сбрасывал его с нар и толкал к стоявшей за дверью тишине:

- Слышь, ради бога, скажи, что с мальчишкой? Одно слово: живой или убитый, а?

Дверь молчала.

- Ради всех святых, а? У тебя ж у самого есть дети, а нету, так будут, а? Слышь? Живой, или нету его, а?

Одно слово скажи...

Стены были глухи.

IX

Под осень Ивана провели через двор к важному начальнику в мундире.

- Ну, пойдешь домой, - сказал тот. - Следовало бы тебя подальше убрать, но я верю в твое благоразумие.

Никому ни слова не говори, что с тобой было. Слышишь?

Иван убито махнул рукой:

- Слышу, чего уж там.

Начальник покраснел и вскочил:

- Ты рукой не маши! Я не шутки шучу! И смотри мне!

У меня уши хорошие, за меня камни слушают, я все услышу, а тогда уж не прогневайся: вместе со всем твоим племенем вышвырну. Иди!

В чулане, набитом пыльными бумагами, под ноги Ивану бросили кошелку с огрызками харчей и изъеденным мышами платком.

- А мешочек с каменьями где?

Солдат засмеялся и шепнул:

- Начальники женам да любовницам растащили. Старый дурак ты: у царицы брильянты, а ты с морскими камешками к ней. Идем...

На крыльце Иван услышал визг:

- Деда!

По ступенькам взбежал зеленый, на себя непохожий, Маркушка, прижался к Ивану и в дрожи повис на нем.

Солдат выпроводил их со двора. Ивана пугало, что Маркушка дрожит, держится за него и не плачет.

- Ничего, ничего, теперь домой, домой...

Маркушка будто ждал этих слов и заторопился:

- Скорее идем, скорее...

На рынке Иван променял кошелку на хлеб и помидоры, свернул на дорогу к горам и, когда город остался сзади, спросил:

- Тебя били?

- Нет, не знаю, - шепнул Маркушка.

- Что с тобой было?

- Ничего не знаю.

- Откуда тебя привели?

- Не знаю...

- Да ты что? Не велели правды говорить? Да?

- Ну да, стращали, грозили: все, говорят, услышим, если скажешь, и опять запрем.

- Во-о, и меня стращали. Бери, ешь...

Маркушка отстранил хлеб и толкнул Ивана в бок:

- Тес, вон идет какой-то.

За ними час за часом шел и насвистывал стражник.

Маркушка косился на него, облизывал шершавые губы, обливался потом, но отдыхать не хотел. Иван свел его с дороги и усадил на камень. Стражник на ходу как бы накололся на них глазами а тенге сел:

- Ну и жара.

- А ты, добрый человек, куда идешь?

- Я-далеко.

- А куда? Ты скажи правду...

- А ты что, поп или бог, что тебе правду надо говорить? Ишь, чего захотел-правды...

Маркушку трясла та самая лихорадка, которая обжигает все кровинки и которую можно только выплакать.

Место, где он даст волю слезам, было еще далеко. Там он наплачется, уснет на теплых руках матери, и вес, казалось ему, кончится. Он не ел, торопился, ночью разбудил Ивана и указал на спящего стражника:

- Идем, тес, пусть чорт спит.

Иван подчинился Маркушке, и стражник догнал их, когда из-за гор показалась мреющая крышами знакомая долина.

Маркушка отделился от Ивана и побежал. Иван с трудом доплелся до сада и в изнеможении вошел в мазанку. Маркушка пронзительно плакал и икающе лепетал о чем-то. Аграфена, бабка и Аииоим гладили его, хотели понять, о чем он лепечет, и набросились на Ивана:

- Чего вы там наделали? Нас обыскивали тут. Перерыли все...

Иван опустился на пол, но гнев подбросил его, усадил на табурет и опять подбросил. Все слушали его, не отрываясь от Маркушки, и цепенели:

- А за что?

Вместо ответа в мазанку вошла мутная тень, и бабка вскрикнула:

- Ой, смотрите!

Стражник лицом приник к окну, пошевелил усами и пошел прочь.

Х

По ночам Маркушка молил кого-то отпустить его, вскакивал, звал Ивана и вертелся по мазанке. Его поили водой и гладили по голове. Он засыпал, а по утрам оглядывал всех, выходил во двор, настороженно глядел за мазанку, за сарай и вновь ложился в постель. При виде еды он тряс головой и морщил желтое лицо.

Ивану опять стали слышаться голоса покойных детей:

пришли будто они с работы, доят корову, убирают двор.

Бабка все путала, нудно молилась и ворчала на Ивана:

- Во-о, дождался, старый пень. Думал, это тебе так пройдет? Нет, бог-это тебе не я. Я терплю, а бог, он БО!!