Каменная грудь

– Будет вам! Чего раскаркались! – остановил их сивоусый Идар.

– Берег топкий… завязнем!

– Не завязнем, мы полегче болгар… недаром князь приказал в секирах дыры пробить… он смекалистый, наш князь…

– Теперь на секирах хоть сыр отжимай, – обронил кто-то шутливо, и окружающие засмеялись.

– Городок похож на наш, – обратился к Доброгасту сосед, – избы, частоколы, собаки брешут.

– Наш город и есть, – отозвался Идар, – по всему низовью Дуная русские города, еще при князе Кие воздвигнуты и даже раньше, когда мы здесь греков били!

– А люди? – заинтересовался Доброгаст; ему было немного не по себе, хотелось почерпнуть от товарищей то удивительное спокойствие, которое сквозило в каждом их движении, отражалось на каждом лице.

– И люди наши… русские здесь живут. Вот, бычья жила, поди, ликуют – земляки плывут… – ответил сивоусый.

– А какая земля! Какие сады выбузовали, какое обилье по склону, – восторженно проговорил сосед Доброгаста, налегая на весло.

Гребцы продолжали переговариваться, будто совсем не замечали противника.

В передних рядах болгарского войска шли, выставив массивные копья, воины в черных доспехах с оленьими рогами на шлемах; за ними – в чешуйчатых панцирях, со свисающими от бедер кожаными лентами. Воины недовольно хмурились, поругивались и никак не могли отдышаться. Развевая по ветру пышное оперение шлемов, носились военачальники – протостраторы. Чернели щиты, тряпками свисали шелковые стяги, высовывались полковые значки – львы, орлы, серебряные ключи. От начищенной брони шел жар, ослеплял.

Царь Петр, высокий, отощавший в вечных заботах (а их было много: то ссоры с синклитом, то покушения, то богомильские ереси, то разбойники на всех дорогах, то последняя война с греками), едва держался в седле. Его лихорадило. Растерянно отдавал приказания, тут же их отменял, отдавал новые. Свита наседала – одни советовали запереться в городе, другие возражали, говорили, что войску не прокормиться в таком маленьком городке и десяти дней, третьи настаивали на том, чтобы не принимать битвы, отойти и просить помощи у угров.[26] Петр не отвечал, густо нарумяненные щеки его скрывали смертельную бледность. Он выделялся среди прочих своим позолоченным шлемом и черной бисерной мантией, покрывавшей конский круп, – смешной, жалкий.

Отражение полков в дунайских водах ломалось, трепетало…

В руках Белобрада быстро двигалось костяное писало. Острие его выдавливало на листах бересты слова приказов Святослава. Сотский привязывал к бересте пучки сухой травы и бросал в воду. Береста подхватывалась течением, ее вылавливали, прочитывали, сплавляли дальше.

– Здесь, – коротко бросил Святослав Волдуте, – если сядем на песок… смотри!

– Не сядем, княже, эвона где Дунай поворачивает, – протянул мореход руку в боевой перчатке, – сильная струя бьет… все яр, а песок у самого хвоста. Две-три ладьи не дойдут поначалу. А что же Свенельд? Куда он запропастился со своею дружиной?

У Святослава даже жилы надулись на шее.

– Варяжская дрянь! Верно грабежом занимается где-нибудь на побережье… потрошит бродников…[27]

Он встал на носу у турьих рогов, надел шелом и помахал флажком на копье:

– Поворачивай!

«Ну, вот и начало», – подумал Доброгаст, занося тяжелое весло.

– Ломите уключины, дети, шибче налегайте на весла!

Княжеский конь в ладье громко заржал и навострил уши.

Прыснули первые стрелы; защитились дублеными кожами. Мелькнула чайка, перепуганный гоголь погрузился в воду, только черная голова торчала.

Святослав обратился к войску:

– Тут на берегу холмы, под ними спят наши предки. Они смотрят на нас! Давно ждут нашего прихода! Они храбро разили врагов, не думали о смерти и умирали, как мужественные воины, а не как бедные ремесленники! Братья! За великое дело идем в битву!.. Если нужно – умрем! Сгинем все до единого, но не посрамим матери-отчизны! Предки наши завещали нам славу: «Пока будут война и мечи в свете, нас не победить…», ибо все мы – единая плоть, и дух единый, а это и есть наша славная вековая правда!

Сотские подхватывали слова князя, передавали по ладьям, как самое ценное оружие. Загорелись сердца, гребли во весь дух.

Дунай гремел голосами; болгары остановились, воззрились на царя. Но тот, окруженный надменной свитой, молчал, только губы его сами шептали первую пришедшую на ум молитву. Камнем давила грудь висевшая на шее ладанка.

– Поищем чести в ратном труде! Пусть вечно стоит на море великая Русь, – продолжал Святослав.

На самой последней ладье слышали плохо: сотские сбивались, врали от себя.

– Что говорит князь? О чем он? – беспокоились воины.

– Греби знай!.. О том, что рать стоит до мира, а мир до рати, – отвечал кто-то, – и что един камень сто горшков избивает и еще о том, что надо накрутить хвост болгарскому царю, мало ли…

– Ах, будь ты неладен, – ругнулся другой, – болгары умеют стрелять, – штаны мне пришили к доске.

Коротко рассмеялись.

Ладьи, осыпаемые камнями и стрелами, были уже у самого берега. Святослав взвесил копье в руке и, вскинув его над головой, швырнул в самую гущу врагов, подавая знак к началу битвы.