Каменная ночь

Самому Плеве не довелось увидеть последствий своей политики. В июле 1904 года он был убит эсерами[148]. Его преемникам не удалось потушить протесты голодных рабочих, охваченных тревогой призывников, радикальных деятелей профсоюзов, либералов, интеллектуалов и сторонников введения конституционной формы правления. Когда новости о череде поражений российского оружия достигли столицы, группа рабочих под предводительством отца Георгия Гапона решила выйти на мирную демонстрацию протеста к воротам Зимнего дворца. В начале января 1905 года, когда стало казаться, что подобное шествие обернется столкновением с силами государственной власти, сам Гапон, связанный с сотрудниками тайной полиции, попытался отменить демонстрацию. Его задача состояла в том, чтобы сдержать радикальные настроения рабочих, а не разжечь их. К несчастью, самодержцу по ту сторону баррикад была абсолютно чужда сама идея умиротворения.

Шествие состоялось 9 января 1905 года. Организаторы все еще надеялись, что оно будет мирным, поэтому посоветовали участникам взять с собой иконы и кресты, внимательно следить за тем, чтобы в шеренгах демонстрантов не внедрились провокаторы и подстрекатели, и настраивали мужчин и женщин, которых выйти на шествие заставили голод и бедность, на смиренный, просительный лад. Но все было тщетно. Печально известное Кровавое воскресенье закончилось на Дворцовой площади. Конные армейские подразделения открыли огонь по рядам собравшихся напротив Зимнего дворца демонстрантов, распевавших “Боже, царя храни!”, а другие армейские части, пришпорив лошадей, направили их в самую гущу охваченной паникой толпы, рубили шашками людей, затаптывали упавших громыхавшими копытами своих коней. Даже те из демонстрантов, кто направлялся к Зимнему дворцу через Троицкий мост и по улицам, ведущим к Неве из рабочих кварталов Выборгской стороны, попали под огонь группы солдат, получивших приказ преградить им путь любой ценой. Точное число погибших в тот день неизвестно, по приблизительным оценкам оно составило от 200 до 5000 человек[149]. Эта бессердечная расправа повергла страну в ужас.

Правительство подготовилось к инициированному им самим насилию. Накануне вечером больницы получили предупреждение о том, что им следует ожидать поступления раненых. Однако масштаб кровавого побоища все равно оказался несоразмерным возможностям городской системы медицинской помощи. Тела погибших и раненых свозили в больницы, где еще оставались места. Многих доставляли незнакомые, так что семьи теряли с ранеными связь. В страхе за пропавшего ребенка или брата родственники были вынуждены ходить от больницы к больнице, умоляя измученных служащих еще раз проверить больничные записи, отчаянно борясь со страхом, что ответ на их запрос на самом деле покоится в морге. На следующий и через день больницы вывесили списки поступивших, но и они были неполными[150].

Цинизм правительства – вот от чего до сих пор леденеет кровь. Как будто сам по себе приказ открыть огонь на поражение был недостаточным свидетельством безжалостного отношения к жизням гражданского населения, правительство целенаправленно замалчивало и скрывало правду о январском побоище. В первые недели после 9 января от властей удалось добиться заявления полиции об обстоятельствах гибели некоторых демонстрантов, однако никто так и не предложил рассказать всю правду о случившемся. В ночь на 11 января тела убитых тайно собрали по всем городским моргам и по железной дороге под усиленной охраной доставили к секретному месту захоронения на Преображенском кладбище[151]. Для осиротевших семей боль утраты теперь усугубилась вечной неопределенностью. Тела так и не были по-человечески похоронены так что у родственников погибших отняли возможность поговорить с покойными возле их безымянной могилы, помянуть их традиционной стопкой водки и сваренным вкрутую яйцом, помолиться за упокой их душ, рассыпать погребальную землю. Единственная длинная братская могила, в которой нашли последнее пристанище тела жертв Кровавого воскресенья, находилась далеко от центра города: чтобы добраться сюда на неторопливом пригородном поезде, требовалось в среднем два часа. Власти надеялись, что это место не превратится в общественную площадку или публичную трибуну для политических акций и заявлений, что его удаленность затруднит регулярные посещения кладбища, которые по привычке, усвоенной с детства, все еще совершали даже городские жители, потерявшие родственников.