Каменная пациентка

Двери лифта вздыхают, открываясь. Возможно, это и мой дом, но Джесс вводит меня внутрь все еще с остатком собственнических чувств по отношению к этому месту и ко мне. Мы встречаемся глазами в зеркале и с легкими улыбками смотрим на свои смягченные и постройневшие отражения. Я знаю, о чем он думает: мы по-прежнему выглядим хорошей парой.

– Как дела у Хонор?

– Тоже все ровно, более-менее. Трудится, чтобы получить Би-Эй. – Как только я это произношу, то понимаю, что аббревиатура, означающая степень бакалавра, до него не дойдет, однако объяснять было бы снисхождением. – Голдсмит-колледж, в Южном Лондоне. Она делает инсталляции из татуированных кусочков кожи. По крайней мере, пока она протыкает иголкой старую кожаную сумку, она не режет себя. Колетта сказала тебе, что она была в «Лиственнице»?

Джесс кивает. Мне не нужно объяснять ему, что такое «Лиственница». Это нечто вроде монастыря или реабилитационного центра; название, понятное для посвященных, место, где вы притворяетесь, что решили завязать после того, как снова перебрали просекко на Рождество; автобус номер шесть нашего времени.

– У нее было несколько ужасных лет, но ее новое лекарство, кажется, ей подходит, и она уже шесть месяцев без рецидива, так что…

Лифт выпускает нас в сверкающий коридор. Джесс выходит первым.

– О, это великолепно, – говорит он, хотя и неясно, какое именно достижение он имеет в виду. – Хорошая девочка. А как поживает То, Что Я Зову Сэмом?

Джесс придумал это прозвище после того, как увидел сборники хитов на компакт-дисках в моем бардачке – «То, Что Я Зову Настоящей Музыкой». Сэм покупает их вместо оригинальных альбомов. Он обычно говорит: «Чтобы быть на одной волне с молодежью», когда объясняет эту привычку. Я обдаю Джесса холодом презрения:

– Сэм в порядке. – Я не упоминаю ни о строительстве школы, ни о прошлогодней награде.

– Дай-ка мне сориентироваться… Это какая вообще сторона – мужская или женская?

Я смотрю на него во все глаза:

– Ты серьезно? – Не могу поверить, что схема этого здания не отпечаталась в его мозгу так же, как и в моем. Мысль о провалах в памяти Джесса должна бы утешить меня, но нет. Мне нужно, чтобы он меня помнил.

Он смотрит в окно.

– Отсюда видны домики. Это значит, здесь должен был раньше находиться изолятор, в котором… – Его улыбка постепенно превращается в похотливую, и я возвращаю ему ее облегченную версию, стремясь похоронить плохие воспоминания под хорошими.

Когда Джесс наконец перешагивает порог квартиры, то среди высоких потолков и всего этого неброского шика словно теряет пару дюймов своего роста. Квартира с головой выдает мое богатство, как если бы внезапно из лейки душа потекло жидкое золото.

– И это даже не твой основной дом… Кровь и преисподняя, малышка!

Это лишь малая видимая часть бушующих в нем эмоций, и хотя фраза, видимо, должна выражать одобрение, я чувствую себя будто припавшей на задние лапки.

– Присаживайся, – говорю я. – Давай я принесу тебе выпить.

Диван поглощает Джесса целиком. Из его джинсов вываливается телефон – древняя модель «Нокиа» из первого фильма «Матрица», которую Хонор всеми правдами и неправдами мечтает заполучить.

– Чертова хреновина, – ворчит Джесс, запихивая ее обратно в задний карман.

– Это настоящий музейный экспонат. У тебя есть смартфон?

– Не нужен, – отвечает он. – Мне вполне достаточно выглянуть в окно вместо того, чтобы пялиться в экран целыми днями. Я не могу заставить своих детей посмотреть мне в глаза из-за этих штук.

– Вполне справедливо. – Мне интересно, пошло ли бы у нас все по-другому, если бы в нашем детстве Интернет всегда был под рукой. Полустершиеся подростковые переживания, по большей части скука, любопытство, наивность – вот что у нас было. Однако это нас не оправдывает. Ничто не может оправдать нас.

– Чай? – предлагаю я. – Кофе? У меня есть «Неспрессо».

– Ладно, «Старбакс», притормози-ка. Есть баночное пиво?

– Есть бутылочное. – Я показываю ему бутылки, выстроившиеся на дверце холодильника, словно игрушечные солдаты. Джесс берет две, открывает первую не замеченной мной ранее открывалкой, прикрепленной к стене, и в два глотка высасывает всю ее один. Он смотрит на этикетку.

– Так вы действительно миллионеры теперь, выходит?

И тут я лгу; настоящей ложью, но только чтобы спасти его гордость:

– Мы это просто арендуем.

Его щеки теряют румянец. Что я такого сказала? Его рука крепко обхватывает бутылку, костяшки пальцев белеют. Джесс отворачивается к окну и смотрит через болото на Настед.

– Нет, это не так, – говорит он тихо. – Мэдисон работала раньше здесь агентом по продажам. Они продали выставочный образец архитектору из Лондона. Не жалей меня, Марианна…

Слишком поздно. Я вижу, что лучше было бы причинить ему боль честно.

– Я не хочу… Я не хотела…

– Все прошлые разы я ныл о деньгах, а ты ко мне присоединялась, как будто мы оба в одной лодке. Господи! Ты, наверно, хорошенько повеселилась за мой счет.