Каменная пациентка

Пациентка упорствует в своем грандиозном заблуждении, что она является Анастасией Романовой, сбежавшей дочерью последнего русского царя. И никак не может воспринять мысль, что на самом деле она двадцатипятилетняя швея, которая никогда не выезжала из Саффолка.

Я читала дальше:

Она утверждает, что уже мертва, и спит с пенсовыми монетками на глазах, чтобы оплатить перевозчику свое путешествие в иной мир. Ее соседка по палате увидела монетки ночью и съела их.

Старая регистрационная книга когда-то промокла с одного бока, и большинство имен стерлось. Только от очень длинных имен остались окончания: «-ина», Джозефина или Кристина, как я предположила, «-тта» – это, наверно, безумная Шарлотта, а «-дра» – умученная Александра. Зато сохранились многие фамилии: Ламмис, Моррис и Мэтьюз, полдюжины пациенток звались Смит. Не было ни одной фамилии «Брейм», но изредка встречалась «Смай». Те же имена, что мы видели на военном мемориале в Настеде. Персонал здесь присматривал за своими же бывшими соседями.

Эти подсказки, словно моментальные снимки безумия, стали главными экспонатами того, что я называла своим архивом. У меня было всего два фута личного пространства в этом мире: полка над нашей общей с Колеттой кроватью, слишком высокая, чтобы сестренка могла дотянуться. Я спрятала эти обрывки в обычную картонную папку, которую пометила: «Джеймс Первый – внешняя политика». Я убеждала себя, что читаю их со зрелой беспристрастностью историка, но правда состояла в том, что я была скучающим ребенком, который ищет сказку. Женщины в этих заметках представали для меня кусочками пазлов, кроссвордами, едва ли вообще живыми людьми.

Глава 24

Август выдался самым жарким из всех, что мы помнили. Не было ни ветерка, но воздух вокруг больницы казался исполненным вечного движения из-за густо роящихся пчел.

– Гляди. – Джесс держал на ладонях мертвую бабочку. Сиреневая ткань ее крыльев переходила в бахрому по краям. – Ей должно понравиться. – Он купил Колетте детский микроскоп в благотворительном магазине – пластиковое увеличительное стекло, установленное на вершине плексигласовой пирамидки, – и наслаждался тем, что отыскал для нее эту вещицу.

– Красивая, – сказала я, скручивая волосы в узел на макушке; это ощущалось так, словно я сняла с себя верхний слой одежды. – Боже, кажется, мне пора убираться с солнца.

Джесс помахал мне на затылок (без особого результата).

– Здесь есть только одно достаточно прохладное место.

– Я думала, что знаю все, – сказала я, когда он повел меня вниз по ступенькам с северной стороны больницы. Я понятия не имела, что здесь есть этаж под землей. – Что тут? – Он кивнул на табличку с надписью «МОРГ». – Ты серьезно? – спросила я, но с каждым шагом воздух становился на градус холоднее. Свет просачивался через плющ и грязные стекла, придавая нашей коже зеленый инопланетный оттенок в противовес румянцу от жары.

– Что это? – снова спросила я Джесса. Блоки, утопленные в белых кафельных стенах, на первый взгляд походили на пекарские печи с огромными подносами на тележках. Он скрестил руки на груди, ожидая, пока до меня дойдет.

– О, Господи! – воскликнула я и отскочила в сторону.

Сегодня в сумке Джесса лежали хозяйственные губки и чистящее средство, с помощью которых он обычно отскребал известняковые плиты. Я предполагала, что он примется за очередной очистительный ритуал, однако вместо этого он развернул одеяло.

– Ох, Джесс, мы не можем здесь…

Он улыбнулся волчьей улыбкой:

– Можем.

И я дала представление, которыми научилась замещать уклончивый отказ. Тем не менее я не слышала шагов в коридоре, и когда дверь захлопнулась, мы оба замерли. Ключ повернулся с противным киношным звуком – обычной прелюдией к воплю девушки в тысячах фильмов ужасов класса «Б», распространяемых сразу на кассетах, минуя кинозалы.

– Кто это может быть? – Я повернулась к Джессу, в надежде, что он меня успокоит. – Алекс решил подшутить?

– Они все путешествуют. И в любом случае, они бы не стали. – Я потянулась, чтобы взяться за его руку, но он уже стоял на ногах, одеваясь и неловко поправляя свои обрезанные джинсы на бедрах. Мои мысли приняли очевидное направление, пока я натягивала платье. Дариуса Канниффи посадили на всю жизнь, но таких, как он – сотни.

– Оставайся там, – сказал Джесс. На полу валялись старые трубы, оторванные от стен; он выбрал одну из пыли, прежде чем подойти к двери и открыть в ней зарешеченное окошечко.

– Кто здесь? – Его голос отозвался эхом.

– Ах ты маленький извращенец! – Голос за дверью оказался женским, высоким и с сильным акцентом. – Ты грязный мерзавец! – Плечи Джесса опустились, и он поставил трубу к стене.