Каменная подстилка

– Дорогая, я тебя не виню, я тебя благодарю, – сказал Тин. – Я тебе искренне благодарен.

Кстати говоря, к тому времени – когда он уже начал понимать, что к чему, – это была чистая правда.

Мать не все время пила. Запои у нее случались только по выходным. По будням она ходила на работу – она трудилась секретаршей за гроши, дополняя скудную пенсию солдатской вдовы. И вообще она по-своему любила близнецов.

– По крайней мере, она не была садисткой. Правда, иногда увлекалась, – говорила Джорри.

– Тогда все били детей. И все увлекались.

И впрямь – тогда дети даже хвастались полученными взбучками и преувеличивали, чтобы взять верх над товарищами. Шлепанцы, ремни, линейки, щетки для волос, ракетки для пинг-понга – таков был тогдашний родительский арсенал. Юные близнецы жалели, что у них нет отца, который бы их бил, а есть только малоэффективная матушка Мэв: ее легко было довести до слез, притворившись, что наказание тебя непоправимо искалечило; ее можно было безнаказанно дразнить, от нее можно было убежать. Их было двое, а она одна, так что они сговаривались против нее.

– Наверное, мы были очень жестокие дети, – говорила Джорри.

– Мы не слушались. Нагличали. Отбились от рук. Но все же мы были очаровательны, согласись.

– Мы были мерзкие щенки. Бессердечные щенки. Безжалостные, – порой уточняет Джорри. Что это – раскаяние или хвастовство?

В подростковые годы Джорри претерпела болезненный инцидент с одним из болванов – тот застал ее врасплох, а Тин не вступился, поскольку в это время спал. Это до сих пор давит ему на совесть. Должно быть, именно из-за этого все ее отношения с мужчинами пошли наперекосяк, хотя, скорее всего, они бы в любом случае пошли наперекосяк, так или иначе. Теперь она обращает то происшествие в шутку – «Изнасилована троллем!» – но это ей не всегда удавалось. В начале семидесятых, когда многие женщины пустились во все тяжкие, тема изнасилования была для нее очень болезненной, но сейчас она вроде бы оправилась.

Не всему причина – изнасилование, думает Тин. Лично его никто из болванов не насиловал, но его отношения с мужчинами столь же беспорядочны, как у сестры, а может, и еще того хуже. Джорри однажды сказала, что беда – в его подходе к любви: он ее слишком концептуализирует. Он ответил, что это Джорри концептуализирует недостаточно. То было давно, когда они еще обсуждали любовь.

– Нам бы положить твоих и моих любовников в блендер, хорошенько измельчить и перемешать, – сказала однажды Джорри. – Прийти к среднему.

Тин ответил, что ее формулировки чрезвычайно брутальны.

Дело в том, думает сейчас Тин, что они никогда не любили никого, кроме друг друга. Во всяком случае, никого другого не любили безусловной любовью. Все прочие их любови включали в себя множество условий.

– Гляди-ка, кто откинул копыта! – восклицает Джорри. – Апофеоз Большого Члена!

– Это подходит к куче народа, – говорит Тин. – А я полагаю, ты имеешь в виду определенного человека. Я вижу, у тебя подергиваются уши, значит – кто-то важный в твоей жизни.

– Угадай с трех раз. Подсказка: он часто бывал в «Речном пароходе» в то лето, когда я вела их бухгалтерию бесплатно.

– Ты хотела хороводиться с богемой, – говорит Тин. – Что-то смутно припоминаю. Так кто это? Слепой Сонни Терри?

– Не говори глупостей, он уже тогда был дряхлым старцем.

– Тогда сдаюсь. Я туда почти не ходил, там слишком сильно воняло. Эти фолк-певцы принципиально не мылись – как будто у них фишка была в этом.

– Неправда, – возражает Джорри. – Во всяком случае, не все. Я точно знаю. Сдаваться – нечестно!

– А кто говорит, что я честный? Не ты, во всяком случае.

– Ты обязан читать мои мысли.

– О, вызов моим способностям! Ну хорошо, это Гэвин Патнем. Самозваный поэт, в которого ты втюрилась.

– Ты знал!

Тин вздыхает:

– Он был чудовищно неоригинален – и он сам, и его стихи. Сентиментальный мусор. Омерзительно похабный при этом.

– Ранние стихи были очень хороши, – защищается Джорри. – Сонеты. Которые не были сонетами. К смуглой леди.

Непростительная оплошность. Как он мог забыть, что часть ранних стихов Гэвин Патнем посвятил Джорри? Во всяком случае, по ее словам. Она была в полном восторге. «Я муза!» – объявила она, когда сонеты к смуглой леди были опубликованы – если это вообще можно счесть за публикацию – в журнале из нескольких скрепленных степлером мимеографических страниц, который поэты верстали сами и продавали друг другу за доллар. Он назывался «Грязь» – они очень старались бросить вызов общественному вкусу.

Джорри так радовалась тем стихам, что Тим был тронут. В ту пору они виделись редко. Джорри вела гиперактивную (и это еще мягко сказано) светскую жизнь – несомненно, благодаря легкости, с которой прыгала в чужие постели. А Тин жил в двух комнатушках над мужской парикмахерской на улице Дандас и втихомолку переживал кризис половой идентичности, не прекращая работу над диссертацией.