Каменное сердце

Саша встал и тут же сел снова. Голова поехала, и затошнило. Все-таки грамм триста пятьдесят, а то и четыреста он осадил под пол-луковицы. Сел, потом лег на спину. Сирень крутилась над головой на фоне бледно-звездного неба. Застонал. Гимпель посоветовал проблеваться. Саша возразил, что всё уже впиталось в голодный желудок и пошло прямо в нервную систему. Гимпель сказал, что поможет добраться, а если надо – то останется с больным товарищем.

Саша едва умолил его уйти, поклявшись, что не умрет.

Гимпель ушел, запел соловей, и стало совсем невмоготу. Все крутилось перед глазами, и сирень пахла до полного задыхания.

Он все-таки задремал, провалился в сон ненадолго, а потом соловей снова его разбудил своими дикими «дюх-дюх-дюх, дях-дях-дях», как сосед электродрелью, но уже стало легче в животе, и голова не кружилась, хотя болела, и это был прогресс.

Чуточку вставало солнце. Заскрежетала тачка, и тетка в ватнике остановилась, постояла, а потом присела рядом – там был какой-то чурбачок. Взяла бутылку, кинула ее в свою тачку.

– Студент, что ли? – спросила она визгливым пригородным голосом.

Саша через силу поднялся, сел, повертел головой. Нет, не кружилась, и болела меньше.

Тетка достала из кармана маленький термос, открутила крышку, налила:

– Попей.

– Спасибо, – сказал Саша, отхлебнув горячего густо-сладкого чая. Почти ожил и увидел, что тетка вовсе не тетка, а девушка – если и постарше его, то ненамного. Года на три, не больше. Примерно такие у них на факультете были аспирантки.

Саша прихорохорился, вытащил пачку «Примы» и спички, галантно спросил:

– Не возразите, мадам? Или мадемуазель? Если я закурю?

– Мадемуазель, си вуз эмэ, – сказала девушка уже совсем другим голосом, столичным, негромким и низким. – Не кури дрянь. Держи. – Она протянула Саше заграничные сигареты, длинное название на золотой пачке.

– Благодарю вас, я не меняю сорт, – иронично сказал Саша.

– Ха! – сказала она. – Цитируешь?

Саша обмер, потому что сразу вспомнил: эмгэбэшник предлагает дорогие сигареты «Тройка» старому интеллигентному зэку, а тот отвечает, что, дескать, не меняет сорт, и гордо курит свой тюремный «Беломор». Это было в самиздатской книге Солженицына «В круге первом».

А на дворе семьдесят седьмой год, если угодно. Си вуз эмэ.

– Ничего я не цитирую. При чем тут? – зачастил он. – Я честно не меняю сорт. Кашель!

– Тот мужик потом пожалел, что не угостился. Ведь читал книжку?

– Какую?

– Исай Железницын, «В первом квадрате», ну? Не ссы, признавайся. Читал?

«Стукачка? Сексотка? – затрепетал Саша. – Или диссидентка? Поэтесса-дворничиха?»

– Ну, читал, – сказал Саша.

– Молодец! – Она раскрыла пачку, выдвинула сигарету, поднесла ему к губам. Щелкнула красивой зажигалкой. – Филфак? По глазам вижу… – И засмеялась. – Вру. Я тебя в позапрошлом году увидела и запомнила. Хороший мальчик, но почему-то совсем не мой. Обидно.

– Где видела? Здесь в саду?

– Там. – Она махнула рукой. – В стекляшке. Ты на десятом этаже, а я на одиннадцатом. На философском. Но вообще-то я полольщица альпинария и рыхлильщица сирингария. Знаешь, что такое сирингарий? Мы как раз в нем сидим. Сиренник это значит. Сиреневый питомник.

– Вкусные сигаретки, – сказал Саша. – Такие не пробовал.

– «Бенсон энд Хеджес», Англия. У нас снабжение хорошее, – сказала она. – Чай тоже, между прочим, чистый инглиш, хочешь еще? – И снова налила из термоса в крышку-стаканчик. – Тебя как зовут?

– Саша.

– А меня, извини, Лизелотта. Так вышло. Мой папочка, еще молоденький, в сорок пятом, уже в Германии, в районе Люббенау, пошел ненадолго по делам в тыл врага, и там его зажопили. То есть чуть не зажопили. Одна немочка помогла. Выручила, спрятала. Может, она тоже наша агентка была, папа не говорил. В общем, в честь папочкиной первой любви.

– А что твоя мамочка сказала? Ей не противно?

– Еще как! Но ничего. Мы терпим. Она – папу и меня, а я – ее и папу. А папа – нас обеих. Такая жизнь. А я вот теперь в земле копаюсь. – Она, красуясь, показала черные каемки вокруг ногтей. – Неорганизованный пролетариат.

– Зачем? – У Саши снова заболела голова.

– Не зачем, а почему. Чтобы снять неустранимое противоречие между моей любовью к папочке и ненавистью к тому, чем он занимается. О, эта война между душой и плотью, долгом и влечением, любовью и сексом! Между любимым веселым папочкой – и прожженным гэбистом. Правда, он сейчас не в конторе. Он в отделе ЦК КПСС, который курирует контору. То есть еще хуже. Зато сигареты «Бенсон» и много всякого. Книжки в том числе. Папа любит книги.

– Конечно, – вздохнул Саша. – У вас небось весь дефицит на дом приносят. Камю, Кафка, Марсель Пруст.