Каменное зеркало – 2. Алтарь времени

– Это ритм, – объяснил Фиртель. – Задавая ритм, ты вкладываешь нужную информацию в окружающее пространство. Всё на свете имеет свою вибрацию, свой ритм. Если ты подстроишься под ритм чего-то, то притянешь это к себе. Вещь, явление – не важно. Вот, например, магические заклинания – это такой специальный ритм. Молитвы – тоже. Понятно, хоть примерно?

– Ещё как. Я даже знал того, кто всем этим профессионально занимался. Ну, читал заклинания…

– Вот и хорошо. Считай, что тоже произносишь заклинания.

– А что я должен притянуть?

– Свободную энергию, – загадочно ответил Фиртель. – Которую должны сконцентрировать отражатели.

– И как, получается?

– Не очень. По правде говоря, почти ничего не получается. Ты не понимаешь, что делаешь, тебе скучно. К тому же у тебя у самого недостаточный энергетический потенциал. Ты хорошо улавливаешь ритм, но ты очень слаб.

– Слушай, Фиртель, да я б ещё в штрафном лагере подох, если бы был таким слабаком, как ты говоришь!

– Да я не об этом.

– А-а… Понял. Я знал одного очень сильного человека. Только его, скорее всего, давно расстреляли.

– Кто он?

– Учёный один. Был… Зачем меня тут держат, раз я не подхожу?

– Насколько мне известно, ты уже принимал участие в экспериментах со временем и пространством, и нынешние эксперименты – баловство по сравнению с теми. Доктор Брахт считает, что ты можешь быть ему полезен.

Немного позже Фиртель увидел наброски планов. В лаборатории без особых проблем можно было втихомолку разжиться карандашами и бумагой, чем Хайнц не замедлил воспользоваться. Рисование планов его успокаивало. Когда его все оставляли в покое, он шёл в угол зала, где находился стенд для испытаний зеркальных камер, прятался за старой чертёжной доской, скрывавшей его от взглядов тех, кто входил в помещение, и для начала на пару секунд прикрывал глаза, воображая, будто с высоты птичьего полёта смотрит на свою тюрьму.

Замок Фюрстенштайн. Лесистый холм, вытянутый с юго-запада на северо-восток, служил замку основанием и таил в своих недрах многоуровневые галереи, облицованные армированным бетоном или просто вырубленные в скале. У подножия, к северу, в чахлом, замученном перелеске, на болотце, среди высокого и прямого сухостоя, мало-помалу разрастался сооружённый на скорую руку «рабочий лагерь Фюрстенштайн» для заключённых, денно и нощно, в три смены, прорубавших тоннели. Дня не проходило, чтобы в подземельях не случалось завала от неправильно заложенного динамита или кого-нибудь не давило вагонеткой, не говоря уж о том, что холод и болезни выкашивали рабочих почище постоянных аварий. Но ежедневно приходил транспорт из большого лагеря Гросс-Розен, и потому количество узников оставалось прежним, менялся лишь национальный состав – то было больше слышно польской речи, то венгерской, – а больных узников до недавнего времени отправляли в газовые камеры Аушвица, которые, впрочем, теперь пустовали, потому что со дня на день там ожидалось наступление русских. Подумать только, теперь Хайнц знал с десяток названий концлагерей, хотя ещё несколько месяцев назад он даже затруднился бы толком объяснить, что такое концлагерь. Во внешнем мире бытовало очень смутное представление о концлагерях, однако любой говоривший о них невольно понижал голос.

Устройство здешнего лагеря Хайнц представлял себе до мелочей – от его барака «учёных», с небольшого пригорка, лагерь просматривался насквозь, до двойного проволочного заграждения. «Учёные» жили вольготнее прочих узников, не только потому, что их лучше кормили, не только потому, что их барак был чище и в придачу отапливался, но и оттого, что им приходилось бывать в самых разных постройках комплекса, из-за чего они могли при определённой доле везения и изобретательности «организовать», как это называлось на лагерном жаргоне, лекарства и предметы быта, вплоть до спиртовых горелок и солдатских одеял со склада при казармах.