Каменное зеркало

– Стреляй, ради бога, буду тебе необычайно признателен.

Хайнц забросил автомат за спину и побежал за офицером.

– Не делайте этого, прошу вас!

– Пошёл вон, – отмахнулся Штернберг, наклоняясь за пистолетом. Хайнц с разбега толкнул офицера в раненый бок, и Штернберг, сдавленно вскрикнув от боли, повалился в снег. Хайнц схватил «парабеллум» и отбежал на самый край площади.

– Командир, я вас умоляю! – закричал он оттуда. – Одумайтесь!..

– Рядовой Рихтер, приказываю вам вернуть оружие, – севшим от бешенства голосом произнёс Штернберг, поднимаясь. – Немедленно! – прогремел он.

Хайнцу стало жутко. Никогда ещё он так в открытую не шёл поперёк приказов – но отступать не желал. Он извлёк из «парабеллума» магазин и выбросил патрон из патронника.

– Виноват, командир, но оружие я верну вам только в таком виде, – твёрдо произнёс он, пряча патроны в карман и протягивая рукояткой вперёд пустой пистолет.

Штернберг глянул с такой злостью, что Хайнц попятился на полусогнутых ногах, отступая с капища в сторону реки. Офицер едва шёл следом, пошатываясь, но что-то всё равно вело его за смертью, выхваченной у него из-под самого носа. Где-то он потерял свой кинжал и алую нарукавную повязку, на шинели не хватало пуговиц, лицо было вымазано сажей от жертвенного костра, всё ещё полыхавшего у него за спиной. Хайнц внезапно понял, что же горело в том костре. И даже засомневался на мгновение, имеет ли право судить, жить или умереть бредущему к нему человеку, раздавленному тяжестью своей вины.

– Я не знаю, почему вы так поступили, – начал Хайнц, медленно отходя по пологому склону к реке, – но раз вы это сделали, значит, так было нужно… Пусть эта война проиграна, пусть! – продолжал он не то про себя, не то вслух, не то говоря, не то только думая. – Германия жива, пока живы мы. Мы и есть Германия! Особенно для тех, кто нас ждёт… Только не говорите, что вы никому не нужны, что вас некому ждать. Каждого человека хоть кто-нибудь на свете да ждёт! И всякие ваши корректировки тут совершенно ни при чём!

Судя по тому, как исказилось лицо офицера, последние слова Хайнца угодили в самое больное место. Хайнц стоял уже у самой кромки берега, вокруг из снега и серой плёнки льда торчал слабо шелестевший сухой камыш. Отступать дальше было некуда. Одной рукой Хайнц протягивал офицеру разряженный пистолет, а другой вынул из кармана патроны и зашвырнул их на середину реки, в не тронутую ещё льдом тихую тёмную воду. Штернберг, подковыляв поближе, вдруг стремительно и цепко схватил Хайнца за запястье протянутой руки, дёрнул на себя и попытался содрать с него висевший за спиной автомат. Хайнц, вырываясь, поскользнулся, упал, увлекая за собой едва стоявшего на ногах командира, и вдруг почувствовал, как рука проламывает лёд и погружается в холодный ил и мелкий песок. Тогда другой рукой Хайнц вцепился в длинные волосы офицера и потянул его голову вниз, прямиком в ледяную воду.

– Значит, «мы рождены погибнуть за Германию», да? – приговаривал он, снова и снова окуная сопротивляющегося, фыркающего и отплёвывающегося Штернберга лицом в чёрную воду. – Ну а жить-то для Германии кто будет? Вот остынь немного да подумай над этим на трезвую голову…

Тут Штернберг глотнул воды и захлебнулся, и Хайнц, поднявшись, оттащил его, задыхающегося от кашля, вверх по пологому склону – а то ведь ещё вздумает топиться на этом мелководье, с него станется – и, пока офицер не успел прийти в себя, снял автомат и бросил оружие в реку.

Откашлявшись, Штернберг замер, и Хайнц опустился рядом, кладя руку ему на плечо и чувствуя сильную дрожь.

– Ты, конечно, прав… Прости, – едва слышно пробормотал Штернберг. – Ты абсолютно прав… И знаешь, что… Спасибо.

Яркий солнечный свет залил отвесно вздымающуюся над речной гладью огромную скалу, бросив отсвет на погружённый в полумрак низкий берег за капищем, что стояло на фоне ослепительного неба гротескными чёрными тенями.

Штернберг неподвижно сидел на снегу, низко склонив голову, и, казалось, пребывал в полнейшей прострации. Но его внезапный взгляд из-под путаницы мокрых волос был изумлённым, растерянным, светящимся странной пронзительной пустотой – и в то же время совершенно новым, ищущим, словно высматривающим маяк на самой кромке горизонта. И, должно быть, что-то Штернбергу удалось высмотреть в той видной лишь ему одному дали, потому что он с трудом поднялся, опираясь на плечо Хайнца, и тихо сказал:

– Пошли. Здесь нам делать уже точно нечего.

Они медленно пересекли окружённую монолитами площадь и побрели по дороге.