Каменные клены

Есть трава земленица. Добра та трава очи парить, у кого преют, а парить с листом смородинным, а корень, у кого зубы болят, и клади на зуб, и от того уйметса.

Когда маме исполнилось тридцать пять лет, Саша нашла в лесу редкий серебристый папоротник и подарила ей — в аккуратно склеенном саманном горшке из сада. Через неделю она нашла свой подарок у самых ворот пансиона, в терновой гуще, а потом он и вовсе исчез из виду, будто под землю ушел.

— Вещи не должны быть починенными, — объяснила мама разобиженной Саше, — разбитые или сломанные, они приближают нас к распаду, они живут на самой границе хаоса, даже если прикидываются целыми.

Иногда мамины объяснения проходили мимо Саши — не потому, что она была невнимательна, а потому что в какой-то момент ей как будто закладывало уши. Так бывает, когда выключаешь фары в ночном лесу: голос спутника становится бесплотным и густая лиственная тишина обрушивается на тебя, не давая себя осознать, но заставляя напряженно вглядываться во тьму.

Однажды осенью, году в восемьдесят третьем, Саша ехала с отцом через Вествуд поздно ночью, и машина встала посреди леса, что-то случилось с электричеством. Отец вышел, поднял капот и стал разглядывать проволочки, подсвечивая себе ручным фонарем, а Саша свернулась на заднем сиденье, обеими руками вцепившись в спинку водительского кресла — ни с того ни с сего ей стало не по себе.

Сначала она слышала упругое молчание леса, пробивающееся сквозь заклеенное скотчем заднее стекло, потом — когда закапал дождь — ей показалось, что редкие черные стволы вязов принялись осторожно сдвигаться у нее за спиной. Они сходились тихо и неумолимо, будто хитроумные шотландцы в бирнамском лесу, превращая широкую изъезженную просеку в тоннель обвалившейся шахты, с поблескивающими там и тут сколами серебристой руды.

Саша понимала, что от темноты ее отделяют лишь склоненное лицо отца с прилипшими ко лбу влажными волосами, его ловкие пальцы и слабый синеватый свет фонарика, но этого было достаточно, чтобы дрожь унялась. Вот так же ловко и бесстрастно отцовские руки отделяли ее от мамы в те дни, когда мама расстраивалась, не могла говорить, и в ней наставала вязкая опасная тишина, которая, казалось, вот-вот выплеснется через расширенные, сильно потемневшие глаза — такой оттенок в коробке с красками назывался кобальтовая синь.

Люди становятся лучше, когда немного поизносятся, вроде как ружья или седла, говорила Дейдра, но Саша не верила — мама изнашивалась так быстро и неумолимо, что у всех в доме дух перехватывало.

С тех пор, как Фергюсон прописал ей розовые таблетки, у мамы стали появляться новые странности, вернее сказать — несуразности, точь-в-точь как в самих «Кленах», когда Сонли в них только обосновались. Первые полгода, а то и больше, в доме сплошь и рядом что-нибудь несуразное обнаруживалось: то антресоли, забитые толстыми плюшевыми занавесками, то чуланчик в подвале, зачем-то запертый на замок, — когда его открыли, на полу нашли только банку с засахарившимся терновым повидлом и наклейкой «1974».

1989

Есть трава пухлец, ростет по старым межам при пашнях, цвет на ней бел и собою бела же.

За последние два года Саша ставила пластинки только несколько раз, а потом и вовсе перестала — стоило голосу кудрявого тенора зазвучать после вступления, как прошлое наваливалось на нее всеми четырьмя лапами и тяжелой головой со стеклянными глазами. Точь-в-точь как та удушливая медвежья шкура, под которую она залезла однажды в гостях у миссис Торн в Аберстуите, залезла и замерла, прислушиваясь, почувствовав еще не угасшую до конца власть и силу зверя.

С тех пор, как мама умерла, а умерла она в восемьдесят седьмом году, в декабре, когда Саше исполнилось тринадцать лет, прошлое стало похоже на сломанные часы без стекла, в которых можно подкручивать стрелки рукой — и Саша подкручивала, понимая, что пружина однажды не выдержит, распрямится и выстрелит в нее со всей силой насильно стиснутого времени.

От этих мыслей у нее начинала болеть голова и немели пальцы.

На маму упала гнутая железная арка с надписью ГОСТИНИЦА, когда они с отцом укрепляли ее над воротами за неделю до Рождества, пытаясь привлечь клиентов, с каждым годом все реже появляющихся на этой дороге.

Арка осталась от прежних хозяев, Саша сама нашла ее в сарае под пустыми картонными коробками, на которых маминой рукой было помечено: посуда, детское, или — разное.

Вдвоем с отцом они вытащили вывеску во двор, Саша отчистила ее песком до тусклого блеска и уговорила отца обвить железные прутья гирляндой красных лампочек, купленной для гостиничной аллеи. Арка получилась огромной, пышной, даже мама пришла из кухни посмотреть, хотя у нее как раз было трудное время, и она ни с кем не разговаривала.