когда мисс сонли отступила и покачала головой, я увидел у нее в руках свои очки и замшевую салфетку и хотел уже сказать что-то вроде
Лицевой травник
Есть трава перевяска, цвет на ней походил, что на маку шапочкам, а как она отцветет, ино станут на верху, что иголки. Давать женам, коя не может родить — дай в вине или в теплой воде, тотъчас Бог помилует, родитса и будет здрава.
Когда Дейдра заболела, Саша думала, что она сделала это нарочно — назло Помму, о котором говорили, что он гуляет по вествудскому кладбищу с подавальщицей из «Ирландского креста».
Похоже, колкости и быстрые слезы Дейдры утомили добродушного бретонца, сказал отец за ужином, с ним бы надо попроще, посмешнее и поближе к стогу сена. Саша представила себе стог сена на автобусной станции, прямо на паркинге, вокруг стога ходили парочки, хихикая и толкаясь локтями. Обидчивой ирландки возле стога не было.
Удивительно, что к Дейдре приходит столько незнакомых людей, думала Саша. Ей приносят столько маргариток и свежего мармелада, что впору открывать киоск в Старом порту — так она сама вчера сказала, угощая Сашу конфетами из круглой коробки.
Сколько людей пришло бы ко мне, свались я теперь с какой-нибудь инфлюэнцей? — думала Саша. Воробышек Прю сидела бы у моего изголовья и терпеливо вздыхала, Дора Кроссман заглянула бы из любопытства и сразу унеслась бы расссказывать всем, как я ужасно выгляжу. Вот, пожалуй, и все.
Самое время выйти замуж, у меня катастрофически не хватает друзей.
Самое время выйти замуж, — весело говорил Дейдре доктор Фергюсон, похожий на пышноусого льва, нарисованного на титульном листе личфилдского Евангелия. — Самое время, вот только положим горчичный компресс на грудь и сунем таблетку за щеку.
Дейдра покорно расстегивала фланелевый халат, задирала рубашку, и стоявшая в дверях Саша удивлялась: грудь у Дейдры похожа на хлеб! две плоские свежие лепешки! нет — два голубоватых прибрежных камушка, которые можно пустить по воде, и они запрыгают весело и многократно.
Таким же веселым голосом, спустя двенадцать лет, старый Фергюсон говорил отцу: Самое время позаботиться о бумагах, дорогой Уолдо, самое время.
Папа не позаботился о бумагах, и теперь «Клены» принадлежали всем поровну, а послушай он доктора, пансион непременно достался бы Саше, в этом она не сомневалась. Ничего не поделаешь, после аварии на кардиффском шоссе отец уже ни о чем не заботился.
Первые три недели отец еще разговаривал — требовал чаю, жаловался на муравьев в постели, на жесткий край одеяла, а потом и вовсе говорить перестал, закрыл глаза и стал вслушиваться в какие-то одному ему понятные звуки.
Наверное, это цоканье копыт по мостовой, думала Саша, потому что иногда отец причмокивал и двигал руками, как будто невидимые вожжи натягивал. А может быть, это звук собственных шагов, по которому он скучает. Или укоризненный свист рубанка, застревающего на сосновых сучках.
Папа, ты скоро встанешь на ноги, даже если они будут не слишком красивыми, хотела сказать Саша. Вот лорд Байрон притачивал к своей хромой ноге сапог с колодкой, а по нему страдали все женщины на острове. Или, скажем, царь Эдип: того так и звали —
Но отец не стал бы этого слушать, он молча выпивал чай, отдавал поднос и отворачивался к стене, дожидаясь, пока Саша уйдет. На стене были длинные синеватые царапины — папа теперь все время колупал штукатурку, под ногтями у него была известь, а чистить он не разрешал, ему не нравились блестящие инструменты из Сашиного несессера.
Люди умирают, когда кто-то хочет, чтобы они умерли, думала Саша.
Дейдра была нужна Помму, она выздоровела, подстриглась под мальчика, посадила в саду сарсапариль и котовник, уволилась из «Кленов», вышла замуж за своего бретонца и отправилась на другой конец пролива.
Папа был не нужен Хедде, и он не выздоровел. Он умер через восемь месяцев после аварии, так и не сумев срастить свои переломанные кости и вернуть себе ясность ума.