Ей дали нежное дворцовое имя, принадлежавшее королеве Виктории, но звать ее Дриной у меня язык не поворачивался — она была Младшей, только и всего, всегда была просто Младшей.
Ладно, ты творила Бог знает что у себя в доме и не смогла рассказать мне об этом, тебе проще было остаться одной. Но в твою защиту я мог бы привести по меньшей мере два аргумента, послушай же: ты слишком рано осталась без матери, а отец был тебе плохой защитой, это раз. Красивой девушке не место в гостинице, даже если она ее хозяйка. Это два.
Ты написала мне, что я испугаюсь, если узнаю
Я боюсь не тебя, а за тебя, что бы там ни происходило в твоей постели, в твоем доме и в твоем саду. Более того, я полагаю, что все это
Помнишь, я рассказывал тебе о последнем дне Гейне? Когда он лежал в смертных простынях, ослабев от морфина, его стали просить примириться с Богом.
Он усмехнулся синими губами и сказал;
Бог меня простит, это его ремесло.
Дневник Луэллина
когда я проснулся — а спал я крепко, будто наглотавшись ведьминого дыма, в доме никого не было, на столе в кухне стоял латунный кофейник, накрытый полотенцем, рядом с тарелкой лежала записка
я выпил остывшего кофе, надел гостевую куртку и пошел на берег, почему-то чувствуя себя обманутым, садовые ворота я припер камнем — бывалый путешественник всегда думает о том, как будет возвращаться
море показалось мне тяжелым, как ртуть, а вереск на обрыве был непривычно ярким: не то цвета винных осадков, не то — запекшейся крови, длинные гряды песка засыпали пирсы, скрепер у причала, когда-то ярко-желтый, покрылся ржавчиной, краска отставала рыбьими чешуйками, ночной дождь превратил тропинку, ведущую на холм, в ручей блестящей грязи, я пожалел, что не надел резиновых сапог, стоявших на подобный случай в прихожей
в такой же вязкой грязи лежали обманутые отливом лодки — в старом порту двое парней расхаживали вокруг одной, затягивая какие-то облезлые шнуры, до меня донеслась пара крепких словечек, через минуту оба рыбака скрылись во мгле, ветер утих, небо торопливо и безрадостно соединилось с землей, из земли полезли разлапистые клочья тьмы и все пропало, затянулось серой слоистой слюдой
ничего не поделаешь, думал я, направляясь к подвесному мосту — где ведьмы, там и пузыри земли! [99]
я знал, что я должен сделать, чтобы успокоиться
куст боярышника хлестнул меня широкой веткой по лицу, я поскользнулся и зачерпнул ночной воды, стоявшей в лужах вдоль еле заметной тропы, мокрые ботинки сразу отяжелели
вишгард хмурился мне в лицо и хотел, чтобы я уехал
но я не уехал
я слышал, как саша ходит там, наверху
что-то упало и покатилось, потом босое шлепанье сменилось стуком каблуков — я уже знал эти ее тупоносые туфли с перепонкой — лязгнула какая-то задвижка, каблуки простучали по коридору и по ступенькам
стучи, стучи, думал я, так рудничные гоблины стучат по скале, когда хотят показать шахтерам, где проходит богатая жила — не пройдет и часа, как я вскрою шахту с твоими секретами, будь там пустое елочное золото или шоколадное серебро
я сидел с газетой за кухонным столом, надеясь, что со мной поздороваются, но саша прошла мимо, едва заметно кивнув и прихватив зеленое яблоко из вазы перед моим носом, несколько минут она простояла на крыльце, я слышал послушный надтреснутый голос финн, потом к воротам подъехала машина, дверца хлопнула, и в
давешний пожар сильно попортил стену, вы же видели, да? спросила меня финн эвертон, так что мисс сонли уехала за обоями, она велела подать чай как положено, но в пансионе всего трое постояльцев — вы и та корнуоллская пара, так что если я не пойду заказывать в чайной выпечку, то как раз успею отлучиться по делу, тут недалеко, ладно, мистер элдербери?
финн все-таки русалка, она расхаживает по дому, так сильно качая юбкой, как будто у нее там чешуйчатый лососевый хвост, а не две аккуратно вылепленные ноги с потрескавшимися пятками
я не против, сказал я, тем более что в трилистнике сегодня цукаты, и я их уже пробовал, идите, финн, мне ничего не нужно, пойду прилягу с книжкой, а то и посплю — можете даже запереть пансион
дождавшись, когда она снимет передник, выйдет и повернет ключ в замке, я поднялся наверх, в голове у меня звенели радостные пчелиные рои,
под подушкой было пусто, в ящике комода — тоже, то есть там было полно шелковых платков, кружев и свернутых в клубок колготок, но дневника под ними не было, его не было ни за шкафом, ни в карманах зимней куртки, ни среди папок со счетами, сложенных стопкой на антресолях